Мандарин (фрагмент неопубликованного романа «Пациенты»)
У Григория Борисовича Комаровского, миллиардера, отца бедной Любы, возникла очень серьезная проблема. Нет, не с партнерами по бизнесу, что, конечно, бывало не раз, и не с конкурентами, что висело, как «дамоклов меч», постоянно. Проблема на этот раз была вовсе другая.
Он купил картину очень модного когда-то, а теперь очень дорогого российского художника прошлого века Льва Путко за несколько десятков миллионов долларов – ее должны были привезти из Америки вот-вот, но… Его вдруг начали терзать серьезнейшие сомнения.
Правда, некоторые сомнения появились еще тогда, когда он увидел эту картину воочию у известного американского торговца-искусствоведа. Сомнения обычные в таких случаях, однако вряд ли обоснованные на этот раз, потому что искусствовед был очень авторитетный. И Григорий Борисович сомнения свои тогда, естественно, подавил. И согласился купить картину, потому что видел: она очень подойдет к его коллекции на одной из стен его московских апартаментов. Там есть подходящее место. Не говоря уже о том, что это ведь хорошее вложение капитала… И он решился. И уже перевел деньги. И теперь ждал, когда картину доставят.
Но тут вдруг ночью ему приснилось, что картина – не подлинник! Что подлинник на самом деле находится то ли в какой-то европейской галерее, то ли у одного из коллекционеров, а то, что он видел в Америке и за что отдал миллионы «зеленых» – подделка. И его, Григория Борисовича хотят охмурить, то есть уже охмурили!
И когда он проснулся, сомнения его уже наяву прямо-таки заклокотали. Подлинник ли он купил?! И если даже то, что он видел в Америке, на самом деле подлинник, то его ли ему привезут? На глаз, ведь определить невозможно, нужны очень серьезные эксперты, а деньги он уже заплатил…
Но ведь если у него на стене будет висеть подделка, – это же таки отравит все остальное! Это будет настоящая катастрофа! У него, у Григория Борисовича, знатока и большого ценителя живописи – подделка?! И – за такие огромные бабки? Да он же разорвет в клочки эту так называемую картину, если она окажется подделкой!
Конечно, рисковать приходится постоянно. Но тут риск особый. Драгоценное полотно может мгновенно превратиться в перемазанную краской дерюгу, которая никому не нужна и ничего не стоит!
И он вдруг четко ощутил, что заранее ненавидит то, что ему привезут…
И так же, как в ту ночь, когда не мог дозвониться Любке, а потом с ее мобильника прокуковал какой-то мерзавец, он опять не находил себе места полночи, утро и всю первую половину дня. Ведь обманы сейчас вокруг! Наглость, обман, халтура! Все так и стараются нажиться за твой счет! Куда катится мир вообще?
Плохо чувствовал себя Григорий Борисович утром, очень плохо, хотя и успокоился в конце концов – ведь это всего-навсего сон!
Речь шла об одном из произведений российского художника прошлого века Льва Путко, который работал в так называемом стиле «живописи цветного поля». То есть расписывал холсты полосами и узорами разного цвета, называя это «простым выражением сложной мысли». Его занимал не столько смысл, сколько эмоции, а жизнь он, по собственному своему признанию, воспринимал как нечто мрачное, печальное и бессмысленное. Писал он свои холсты без претензии на уникальность, просто пытаясь выразить свои чувства и настроения, но в какое-то время нашлись «специалисты», признавшие его холсты почему-то шедеврами, хотя внятно аргументировать это они, естественно, не могли, разве что считали, что творения художника удачно вписываются в интерьеры их офисов и жилищ.
Довольно большие полотна эти не имели прямого отношения к реальной действительности. Просто абстрактные цветовые пятна, причем ни ассоциаций убедительных не просматривалось в них, ни особо выразительной композиции, ни гармонии или, наоборот, кричащей дисгармонии цвета не было. Чего-то волнующего, магического не ощущалось! Может быть и вполне симпатичная цветовая мазилка, которую мог «сотворить», пожалуй, любой эмоциональный человек, даже ребенок, имея холст и краски – если бы, конечно, нашел в себе смелость не следовать привычным канонам, а просто свободно выражать собственные эмоции.
Это вызывало определенную симпатию к автору и веру в то, что он писал искренне. Но не настолько, чтобы считать его творения сверхценными шедеврами. Сейчас, как известно, «шедевры» создают не только умные дельфины, а даже, например, свиньи, валяющиеся в краске, или лошади, водя по холсту измазанным в краске хвостом. Все-таки должна быть какая-то связь с реальностью, какое-то осмысление ее, что ли, иначе назвать шедевром можно любую мазню.
Этот «Голубой центр» – три широких горизонтальных полосы и одна узенькая – все в розоватых и голубоватых оттенках, да еще окантовочка голубоватая – китчуха на первый взгляд, да и только! А называется – «Голубой центр»! Причем тут «Голубой центр»? Но, видимо, именно эта свобода выражения и – сопутствующее ей признание специалистов! – считались признаками шедевра. Повезло Льву Путко – именно его холсты специалисты почему-то признали шедеврами! Могли бы они как-то аргументировать это? Вряд ли. Да ведь это ни к чему – признали, и дело с концом.
Но вот по каким признакам эксперты определяли бы подлинность «картины»? По химическому составу краски? Радиоуглеродный анализ? Но при чем тогда великие художественные достоинства шедевра? Если магия ощущается зрителем, то не все ли равно подлинник это или не подлинник? А если ощущения магии нет, то что даст радиоуглеродный анализ и сведения о составе краски в качестве свидетельства подлинности?
Но ведь известно, что магическим можно посчитать – то есть НАЗНАЧИТЬ – все, что угодно – и полуистлевшие кости, если «специалисты» признали, что они – «святые мощи» какого-то древнего человека или «члена царской семьи», – и клочок обыкновенных волос, если «специалистами» будет признано, что волосы эти – с головы давно почившего пророка, – и даже обыкновенный камень, если «ученые» установят, что на камне сидел какой-то святой. Падки люди на всевозможные «символы»!
Но все это не важно. Важно главное – подлинник это или не подлинник.
Самое же интересное в переживаниях миллиардера Григория Борисовича было то, что он сам не видел какой-то особенной красоты и магии в творении Льва Путко. Разве что хорошо помнил, какую сумасшедшую сумму он перевел за этот холст…
И он очень переживал свой сон!
Еще он вдруг вспомнил, что когда случайно увидел обнаженную Лю, свою обожаемую дочу, в ванной – ей тогда было уже шестнадцать, — в его сознании как-то вдруг замелькали полотна Боттичелли, Энгра, Ренуара, которые он, разумеется, когда-то видел и помнил. Может быть, даже не сами холсты видел он, а репродукции в журналах и книгах. Но они ему искренне нравились – нравились изображенные на них прекрасные женские формы. Но уже тогда знал он, что картины эти, висящие в разных мировых галереях, исключительно ценны. Они – признанные шедевры мирового искусства! И магия молодого тела дочери в ванной комнате потому, может быть, и сразила его особенно, что в его голове соединилось и то, и другое, и третье – и отцовская нежность, и чисто мужская сексуальность, и воспоминание о ценнейших шедеврах? Но главным тогда было, конечно, пылкое отцовское ощущение: это – родная ДОЧА ЕГО!
Но платить миллионы долларов за полотно, на котором вообще нет ничего реального, близкого жизни, напоминающего жизнь, что-то новое открывающего в ней, волнующего душу, платить только за то, что полотно это признано «знатоками» шедевром – это, конечно, было рискованно. Тут именно подлинность необходима прежде всего!
Прошло всего несколько дней, и Григорию Борисовичу, наконец, привезли долгожданную картину Льва Путко.
Он прислонил ее к стене своей шикарной гостиной и стал любоваться.
Да, картина называлась «Голубой центр», он помнил. Ничего конкретного на ней не было изображено – просто широкие горизонтальные полосы краски, кое-где полуразмытые. Цвет красок был и коричневатый, и почти черный, и красноватый, и голубой. А кое-где почти совсем белый. Никакой особой гармонии в расположении слоев краски Григорий Борисович, честно говоря, не увидел. Если, к примеру, где-то добавить какой-то цвет, где-то убавить, ничего, на его взгляд, не изменилось бы. И «центра» никакого не прочитывалось. Назвать это изображение, наверное, можно было как угодно – например: «Горизонтальные полосы», «Гроза в июле», «Смесь настроений», «Гармония», «Дисгармония», «Любимые краски», «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…», «Голубой конь», «Разлив», «Тоска»… Не только ничего не изменилось бы от этого в восприятии шедевра, скорее даже наоборот – заставило бы фантазировать как-то ближе к реальности, что ли, найти, может быть, хоть какой-то намек на смысл, увидеть какие-то ассоциации, вспомнить что-то… Причем тут «центр» и почему именно голубой, а не коричневый? Не черный, не серый…
И все же Григорий Борисович смотрел на холст с великим почтением, к которому, правда, примешивался небольшой оттенок сомнения и легкого опасения, оставшийся от недавних внезапных и неприятных мыслей: подлинник ли он все же купил? Не станет ли он, уважаемый человек, жертвой очередного мухлевщика, которых так много развелось в последнее время? Ведь установить подлинность, пусть даже такому искреннему любителю современного искусства, как Григорий Борисович, очень и очень трудно. Тут ведь и специалисту порой необходим химический анализ, рентгенограмма и прочее. А некоторые мухлевщики ухитряются и такое обойти! Самое катастрофическое, если подделку не удастся определить сразу, а все обнаружится потом, когда картина уже займет соответствующее почетное место в коллекции Комаровского. Ведь это будет такой удар по его престижу!
Именно в этот момент Григорий Борисович вдруг вспомнил, что когда-то читал о трагической судьбе художника Льва Путко – он мучительно болел в конце своего пребывания на Земле и распорядился своим уходом сам – сначала наглотался соответствующих таблеток, а потом вскрыл себе вены… И какое-то глубочайшее страдание и пылкое сочувствие к великому художнику испытал вдруг Григорий Борисович, рассматривая прислоненный к стене шедевр.
Да, но деньги-то он заплатил за этот холст просто немыслимые!
Я, бесплотный дух, вернувшийся на эту землю и получивший возможность видеть происходящее и даже проникать в сознание бывших своих пациентов, видел все это, ощущал мысли и чувства Григория Борисовича, в чем-то сочувствовал ему, но чего-то не мог понять просто категорически. Как можно платить гигантские деньги за картину, которая если и вызывает у тебя какие-то чувства, то исключительно «утилитарные», связанные не с эстетической ценностью того, что изображено, не с духом произведения, а с тем, сколько за эту картину платят. Да и платят только лишь в том случае, если она – подлинник. Хотя тебе самому совершенно безразлично, подлинник она или не подлинник – она ведь по сути ничем не волнует тебя, кроме своей материальной цены!
Я с недоумением и сочувствием смотрел на задумавшегося миллиардера рядом с прислоненной к стене картиной, и тут мое внимание привлекло что-то, лежащее на столе, который стоял неподалеку. Я пригляделся к этому «что-то» и понял, что это – обыкновенный небольшой мандарин, который лежал на столе рядом с вазой, полной разнообразных фруктов. В широкое окно глянуло солнце, и в его лучах именно этот мандарин, выпавший, очевидно, из вазы, ярко, оранжево засветился, на него я и обратил внимание. Он был очень красив, я не мог отвести глаз от округлого золотистого комочка живой материи. Живого комочка, хотя и сорванного с родного дерева где-то на юге и привезенного сюда, в Москву, в ящике, вместе с тысячами таких же, как он, живых комочков…
И новая мысль вдруг возникла во мне. Вот стоит, прислоненным к стене комнаты, довольно большой холст в раме, которым с таким почтением любуется хозяин огромной шикарной квартиры Григорий Борисович Комаровский, выложивший за этот холст, между прочим, сумму денег, на которую можно купить миллионы не то, что живых комочков – плодов южного дерева, – а тысячи самих деревьев и даже участок земли, на котором можно выращивать во множестве эти деревья! Не говоря уже о том, что отремонтировать дороги и построить дома в каком-нибудь поселке российской захудалой глубинки, которых – заброшенных и забытых – ой как много еще во «встающей с колен». А тут – всего-навсего холст, на котором – полосы красок, фактически не имеющих никакого отношения к жизни, которой живет Григорий Борисович, как, в сущности, и к той, которой жил человек, наносивший эти полосы краски и давший вычурное название результату своего труда. Но по какому-то странному – и случайному! – стечению обстоятельств человек, наносивший краску на холст, стал считаться очень большим художником, хотя никто не мог бы связно объяснить, почему! А холст этот, тоже совершенно непонятным образом, «знатоки искусства» назвали «шедевром» и оценили в космическую сумму. Подозреваю, что ни один из знатоков не мог бы мотивировать свое отношение к холсту иначе, как высокопарным набором «умных» слов и никак не объясненными комплиментами по адресу и художника, и этого конкретного холста. Однако, в силу опять же, загадочных причин, люди, обладающие большими финансовыми средствами, стали выкладывать огромные суммы за творения художника и, в частности, за этот холст. Мне стало известно и то, что сам художник презирал покупателей своих картин, сплошь да рядом называя их «богатыми ублюдками» и не раз говорил, что они «никогда не поймут» его творчества по-настоящему. У меня его слова и отношение к покупателям вызвали уважение. Я захотел увидеть сразу несколько его картин. Увидел. И – понял: в них действительно выражено нечто и, скорее всего, – его растерянность перед реальным миром и – не очень осознанная мечта о чем-то хорошем, но – не очень понятном… Что усилило мое сочувствие довольно-таки нерадостному и очень одинокому человеку, пытающемуся как-то выразить именно это. Его самостоятельный уход из жизни выглядел в этой связи хотя и ужасным, но все же довольно-таки логичным…
Не понимал смысла купленного за астрономическую сумму холста Льва Путко и миллиардер Григорий Борисович Комаровский, хотя, возможно, и ощущал он что-то близкое себе. Но значимость холста со странным названием «Голубой центр» заключалась для него не в том смутном ощущении близости, а – в той иллюзии, которая создана «знатоками искусства» и богачами, выкладывающими за этот холст огромное количество бумажек с циферками, которые сами по себе тоже не имеют никакой пользы – ни эстетической, ни физиологической, – а несут лишь иллюзию своей якобы ценности, созданной опять же «специалистами». То есть сплошные иллюзии на иллюзиях! А в принципе, как четко понял я, это – все тот же, уводящий от реальной жизни НАРКОТИК…
Но вот мандарин. Сияющий в лучах солнца комок живой плоти, который НА САМОМ ДЕЛЕ – настоящее ЧУДО! Ведь он не только красив снаружи – хотя если внимательно посмотреть, то снаружи он выглядит удивительно: кожица его покрыта мельчайшими аккуратнейшими пупырышками и впадинками. И кожица эта, ко всему прочему, источает удивительный, роскошный аромат, будящий у многих живых людей воспоминания о празднике «Нового года», о детстве… Изнутри же кожица эта мягкая, чистая, белая – то есть она как добротное уютное одеяльце для того, что содержится под ней. А под ней – и вовсе сокровище: полупрозрачные, нежно-розоватые аккуратные дольки, собранные в ароматное нечто – не только красивое на вид, эстетичное по форме, но и удивительно вкусное, питательное для человеческого организма, содержащее, ко всему прочему, тоже чудесные вещества – витамины, которые поддерживают жизнь человека, делают его здоровым, радостным, воспринимающим красоту жизни! Ароматное и очень красивое лакомство!
Но и это не все. Если посмотреть на маленькое чудо это не только с эстетической и полезной для организма нашего точки зрения, а со стороны духовной, философской, возвышенной, то как не отметить самое, может быть, главное и особенно удивительное: этот маленький оранжево-золотистый плод не только великолепен и чудесен сам по себе. Дело в том, что внутри некоторых долек его лежат себе в ароматном вкуснейшем соке тоже искусно созданные – цвета слоновой кости, а то и совершенно белые – твердые «косточки» – семена. И уж если сам мандарин мы вправе назвать чудом, то эти «косточки» – и вовсе чудо из чудес. Ведь это подумать только: из маленькой такой косточки – даже в том случае, если она, вытащенная наружу, пролежит где-то, высыхая, год, а то и больше, – так вот из нее – если, конечно, она попадет в подходящие условия, то есть во влажную землю где-нибудь в южных широтах, – из маленькой этой жесткой «косточки» может вырасти ПОЛНОЦЕННОЕ ДЕРЕВО МАНДАРИНА, у которого будут корни, ствол, ветви, листья, а потом цветы и – новые мандарины! И много, много! И КАЖДЫЙ ИЗ НИХ сможет не только радовать нас, людей, но своими косточками дать жизнь новым и новым деревьям, а, следовательно, и – оранжево-золотистым плодам!
Так где же НАСТОЯЩЕЕ ЧУДО?! В этом сухом, мертвом, измазанном краской холсте в деревянной раме – холсте, чья ценность – сплошная иллюзия, созданная странными людьми, да еще иллюзия мрачная! – или в этом вот живом округлом комочке оранжевой плоти, которая содержит в себе самое главное, самое ценное, что есть на нашей планете – ЖИЗНЬ! И – ВОЗМОЖНОСТЬ ПРОДОЛЖЕНИЯ ЖИЗНИ!
Вот такие мысли возникли у меня, когда смотрел на Григория Борисовича, почтительно – хотя и с некоторой долей подозрительности – разглядывающего холст, за который он выложил огромную сумму денег. А потом в лучах солнца я увидел на столе светящийся золотой мандарин.
Бедный, бедный Григорий Борисович, подумал я. Ведь с некоторых пор – с тех пор, как вы стали считать себя «взрослым», а детские свои фантазии и мечты запихнули куда-то в подвалы памяти, – вы живете в иллюзиях, и чем дальше, тем полнее иллюзии стали занимать все пространство жизни вашей. И похоже, что уже никогда вы не сможете вернуться в жизнь истинную и – увидеть хотя бы этот мандарин во всей истинной его красоте и ценности! И миллиарды ваши, о которых вы так печетесь, лишили вас главного богатства, которым одарила вас мать-природа – способности видеть, слышать, чувствовать, ощущать. И – понимать других людей и природу, вас окружающую. Способности ЖИТЬ! Вокруг столько чудес, а вы уткнулись в непонятый вами и полный мрачного отношения к жизни холст, за который выложили такие деньги, на которые могли бы осчастливить тысячи хороших людей и получать от этого, как и от многого другого, НАСТОЯЩУЮ радость существования! Что может быть радостнее, чем ДАРИТЬ и – видеть счастливые лица вокруг!
Бедный, бедный миллиардер Григорий Борисович Комаровский. Бедный, как и покойная Алиса Зиновьевна Розенбаум, кстати… Да, тотчас же вспомнилась мне эта тоже несчастная женщина – «великая российско-американская писательница» Айн Рэнд, — хотя и считавшая себя как будто бы победительницей, написавшей «великий» роман «Атлант расправил плечи», который стал катехизисом американского капитализма, переведен на множество языков, издается почти так же часто, как Библия, однако… Однако прожившая всю свою жизнь фактически одинокой и вряд ли ощущавшая человеческое, женское счастье, что очень явно следует из ее биографии.
К чему идете вы, богачи-капиталисты сегодняшние? Всем нам дан такой чудесный подарок – ЖИЗНЬ. Вы же, «хозяева мира», крадете его у себя самих, искажая главные ценности, и всеми доступными вам средствами пытаетесь отнять настоящую жизнь у нас. Зачем?