Бегство

В поезде Никонов старался уснуть. Сначала, когда только вошли и сели и заметили, что рядом, на соседних лавочках, тоже едут рыболовы в шубах, два взрослых и один парнишка лет пятнадцати, Никонов остро почувствовал нечто, такое понятное и близкое когда-то, отозвавшееся теперь болезненно. Он устроился поудобнее в уголке у окошка и, виновато улыбнувшись своим спутникам и поерзав для удобства на месте, закрыл глаза. Леонид Николаевич пошутил тут же по поводу этой вдруг проявившейся сонливости Никонова, Никонов отшутился и с добродушным упрямством опять прикрыл глаза. Василий Семенович, третий из них, быстро утих тоже и, глядя в окно, молчал.

Привычно – чересчур даже привычно, до надоедливости – постукивали колеса, подрагивал едва ощутимо вагон, в такт ему покачивалась слегка и голова Никонова, и с какой-то странной для себя самого настойчивостью он старался уснуть.

Но ему не спалось.

Он пытался думать о том, что вот ведь едут они на два дня на Волгу, где он ни разу еще не бывал, что наконец-то дождался этой поездки, можно не думать ни о работе, ни о семье. А о поездке на рыбную ловлю из подо льда – как когда-то… — он мечтал уже лет пять, никак не меньше: то мешала постоянная загруженность в министерстве, текучка, то во время отпуска нужно было все свое время проводить с женой и сыном, то еще что-нибудь – всегда, всегда что-то непредвиденное…

Приблизительно так же, думал он, должны чувствовать себя оба его приятеля – Леонид Николаевич и Василий Семенович, когда-то школьные друзья и постоянные спутники по рыбной ловле и охоте, а теперь взрослые, «остепенившиеся», семейные люди. Он помнил, с каким давно не испытанным воодушевлением принял приглашение словно с неба свалившегося Леньки, который уже лет пять не появлялся и не звонил, и как остро ощутил в тот момент нечто, почти забытое.

Но это было, да, было… Однако сейчас, когда их мальчишеский замысел начал осуществляться, Никонов вдруг с удивлением и непонятной тревогой почувствовал, что вовсе не так уж рад вот этому благополучному их отъезду, хотя все складывалось как нельзя лучше и причин для беспокойства совсем не было. Жена осталась дома – она хотя и не без упреков, но отпустила его, обошлось без скандала. Сын гостил у родственников. Конечно, это Ленькина заслуга – вспомнил, дружище! На работе тоже все в приблизительном благополучии – на два-три дня можно оторваться смело. Желудок в последнее время тоже не мучил. Однако… Что-то беспокоило все равно.

Он сидел у окна по ходу поезда, а напротив, тоже у окна, расположился Леонид Николаевич, по-школьному Ленька. Сейчас он располнел, толстые складки уже обозначились на его лице, только глаза, кажется, оставались почти теми, что раньше, широко распахнутые Ленькины глаза, которые, как и высокий рост, когда-то обеспечивали ему успех у девушек.

Справа от Никонова сидел Василий Семенович, по-школьному Вася, и в его позе Никонов, не глядя, ощущал готовность посмотреть, повернуться, сделать что-то, встать по малейшему желанию Никонова. Но эта – тоже привычная – готовность хорошего, в сущности, парня Васи (ему, как и Никонову, сейчас было под пятьдесят) непонятно почему раздражала его.

На станцию приехали к утру. Было еще темно, но по морозному ветерку, по бледности звезд чувствовалась близость рассвета. Они были не одни: когда выбрались на дорогу, ведущую к Волге, оказалось, что рыболовов много, кроме них человек тридцать. Все как-то стихийно разбились на кучки, так и шли. Скрипел снег, слышалось дыхание и покашливание на морозе, некоторые переговаривались…

Никонов, Леонид Николаевич и Василий Семенович сначала шли своей кучкой, но разговора не возникало. Леонид Николаевич вышел вперед, ускорил шаг, и вскоре они нагнали шедших впереди рыбаков. Все молчали.

Когда подошли к Волге, кругом посерело. Угадывался залив, высокое дерево – сосна на той стороне, утоптанная тропинка.

– Ну что? Дальше? – спросил Леонид Николаевич, оборачиваясь к Никонову.

– Что? Не знаю. Как хотите, – ответил Никонов, ощущая, что от легкого ветра у него слезятся глаза.

Василий Семенович только глянул коротко, а Леонид Николаевич – Ленька, – наоборот, словно был обрадован этим доверием, и пошел вперед уверенно. Однако уверенность его быстро исчезла, и он поминутно стал оглядываться на Никонова: «Может, туда, к тому берегу, а? Или правее?» «Остаточные связи», – подумал Никонов. В школьные годы он был лидер.

Пришли наконец туда, где собралось побольше рыбаков. После первых минут обживания места, когда на льду возникло уютное ощущение общности мужчин и, смачно сплевывая, закурили курящие и запахло дымком, у Никонова опять блеснуло что-то из прошлого.

…Остановился поезд. Серо на платформе – второй час ночи, в конце июня: железнодорожные пути, дома, острый запах сена. Настроение ожидания, обязательной радости впереди…

Блеснуло – и тут же погасло.

Начали сверлить лунки.

Только когда сели и размотали удочки, почувствовался приличный мороз. Лунка быстро затягивалась льдом, леска становилась похожа на бусы. Клева не было. После того как онемели от холода руки, а за ними и ноги, чувство неуютности к Никонову вернулось и овладело им с такой силой, что он помотал головой, словно пытаясь отогнать назойливую муху. Оставил удочку, встал. Попрыгал немного.

– Пойду пробегусь. Замерз… – бросил он в сторону Василия Семеновича, лунка которого была ближе.

– Я тоже, – с готовностью поднялся Вася. – Что-то холодновато.

— Лень, мы пробежимся немного! – крикнул Леньке.

Тот кивнул.

Побежали, чтобы согреться, сначала по довольно глубокому снегу, затем поднялись на берег, здесь была тропинка.

Никонов очень скоро задохнулся – заломило в груди – и пошел шагом, стараясь отдышаться. Вася пошел тоже.

Стало совсем светло. Из-за бугра показалось солнце. Свежий, чистейший и мощный покров снега заискрился тотчас – лучистые звездочки разбежались. И порозовело небо. Никонов остановился. Смотрел.

– Вот оно, вот же оно! – не удержался он. – Красота, правда, Вась?

Вася ответил вежливо, хотя и с восхищением искренним:

– Да, красиво очень.

Он похож на собаку, подумал вдруг Никонов и разозлился на себя: «За что я на него?» И побежал опять. Тропинка нырнула в кустарник. Кустарник был по-зимнему пушист и великолепен — весь разукрашен голубоватым инеем. Сквозь кружево заиндевевших веточек просвечивало розовое солнце, а внизу, на нетронутом голубом бугристом снегу светились розовые блики.

Вася отстал. Никонов вздохнул с облегчением. Остановился. У него онемело лицо, глаза защипало.

…Да, так было. Он садился в лодку один перед самым восходом и как раз успевал выгрести на середину большого плеса, когда над полосой леса на берегу выглядывал красный горб солнца. Никонов раздевался до плавок и налегал на весла, и одинокая лодка на плесе чертила прямую линию вдаль, и громадное красное солнце, вставая, озаряло победным светом; и пело, казалось, все существо молодого студента, и чрезвычайно значительным, символическим казалось это магическое воздействие солнца, и жизнь казалась впереди бесконечной.

Это было то время, когда он думал: бросить все и засесть наконец по-настоящему за науку, на хлеб и воду, или… Получилось «или».

Он тряхнул головой и пошел назад, не оглядываясь. Василий за ним.

– Ну, как? – с деланной бодростью спросил у Леньки, когда подошел и увидел двух промороженных насквозь рыбешек, что валялись около его лунки.

– Хреново, – ответил Леонид совсем по-школьному.

Никонов подошел к своей лунке и подергал удочкой, чтобы проверить, не нацепилось ли что. Ничто не нацепилось. Еще только девять часов, с тоской подумал он, взглянув на часы.

– Слушай, Вася, – сказал Никонов. – Может, за молоком сходим? Все равно не берет ни черта, а? Вон же деревня, недалеко. Лень, ты пойдешь?

— Идите, я посижу еще.

Они с Василием поднялись на берег и пошли в сторону деревни. Впереди была возвышенность, бугор, за ним должна была быть деревня.

«Может быть, все-таки бросить все? Теперь! Бросить и…» – вдруг подумал Никонов.

Они перевалили через бугор, по которому слегка струилась поземка, и увидели деревню. До нее было по прямой с километр, не меньше, дороги близко не видно, однако Никонов с какой-то злой радостью принялся месить снег, его было чуть ли не по колено. Полчаса проходим, не меньше, слава богу, подумал он. Василий Семенович, ни слова не говоря, шел за ним след в след.

Постучали в дверь первой попавшейся избы.

– Хозяйка, молока не найдется?

Тут опять сверкнул какой-то лучик и засиял-засверкал было. Хозяйка отворила, и пахнуло на Никонова уютным деревенским теплом, хлебом. Хозяйка была пожилая – много морщин, – но моложавая, бойкая. Пока доставала кринку, стаканы, Василий Семенович и Никонов уселись на скамью у двери и хорошо, радостно переглянулись. Как тогда!

– А что, хозяйка, как жизнь деревенская? – спросил вдруг Никонов весело.

– Жизнь-то? Да как сказать… Живем пока. – Хозяйка светло смотрела голубоватыми глазами на Никонова и улыбалась. – Хотя, если честно говорить, то… Но пенсию прибавили все ж таки.

И она умолкла.

А он опять разозлился на себя непонятно за что. Молоко было чересчур холодным и казалось безвкусным. Заломило переносицу. Хозяйка, повозившись где-то в другой комнате, вошла и начала вдруг что-то говорить, жалуясь на местные власти. Чертовщина какая-то, подумал Никонов, чувствуя, как звонко запульсировало в мозжечке. И в желудке кольнуло. Чтобы не обидеть, он машинально поддакивал хозяйке. Лучики все до одного погасли, остался только назойливый звон.

– Пусть меня осудят, я не боюсь, – сказала хозяйка внезапно. – Я правду говорю, разве нет?

Никонов и Василий Семенович переглянулись молча.

– Слушай, Вась, – сказал Никонов, когда выпили молоко. – Может, попросимся здесь?

– У вас переночевать можно, хозяюшка? – спросил он.

– А чего ж. Пожалуйста. Здесь и постелю. А хотите, в сенях. Вас двое?

– А Ленька? – встревожился Василий.

– Трое нас. Если можно, мы к вечеру…

— Можно, можно, конечно, — радостно заговорила хозяйка.

Вышли. Солнце теперь било в лицо, и потому веселее было идти. Но дул в лицо и ветер.

Никонов сошел со своих старых следов и зашагал по целине опять.

– Ты куда? – спросил Василий Семенович.

– Ничего, я так. Ты иди.

Сзади он слышал скрипение Васиных валенок – пошел-таки за ним след в след. «Что за кретинизм!» – взорвался Никонов про себя. И остановился: сердце колотилось слишком.

– Погоди немного. Передохнем. Ты как, не устал? – спросил Васю, и сердце вдруг заныло от жалости к нему.

– Нет, ничего, – едва переводя дух, ответил тот.

– Ну, мы потише пойдем. Торопиться-то некуда, верно? У тебя с сердцем вообще как?

Василий Семенович улыбнулся благодарно:

— Да нормально в принципе. Так, пошаливает иногда, а вообще ничего…

– Ничего, может быть, к вечеру клев будет, верно? – сказал Никонов и слегка хлопнул Васю по плечу.

– Конечно, будет, – согласился тот радостно.

Зашагали.

Никонов напряг мышцы рук. У него все еще были отличные мышцы, особенно плечевой пояс. Когда-то собирался всерьез заняться спортом – сначала лыжами, потом борьбой. Даже боксом пробовал немного. Плаванием… Куда же время-то утекло?

Пришли на место, к своим старым лункам. Здесь никого не осталось. Лунки с горками ледяных осколков, следы людей, окурки. Только метрах в двухстах виднелись фигурки. Пошли к ним.

Отыскали Леньку.

– Что-то вы долго, ребята, – сказал он и вытащил окуня.

В его чемоданчике уже лежало с десяток. Видно было, что он абсолютно счастлив.

У Василия тоже загорелись глаза.

Вот не везет, подумал Никонов. Теперь от лунок не оттащишь до вечера. И просверлил тоже. Клев немного оживил его. Вытащив шестого окуня, он почувствовал, как к нему возвращается что-то. И даже захотелось – как тогда – повторять про себя стихи Пушкина: «В те дни, когда в садах Лицея…» Тогда это было как заклинание, под которое клевало особенно хорошо. Однако теперь не помогло: клев кончился.

– Ну, что? – спросил он Леньку громко.

– Что-то перестало, – ответил тот. – Посидим еще, может, подойдет?

– Посидим.

А у Никонова началось опять. Ему захотелось упасть с чемоданчика лицом в снег. Даже если он попытается объяснить им – Леньке, Васе, – они не поймут. Довольны жизнью абсолютно. Тачки купили и тот, и другой. Только ездить некуда. За пивом разве что. И ничего общего с тем, о чем мечтали в школе. К чему-то стремились ведь… Правда, в загранку катаются ежегодно, детей завели. С женами оба цапаются, у Леньки – вторая теперь. Сын старший у него в «разборке» погиб, младшего вот-вот из школы выгонят, говорит. У Василия тоже не все в порядке, жалуется. Оба крепко закладывают время от времени. А вот сейчас рады. И молодцы.

– Как насчет другого места, а? – сказал вдруг Ленька и как-то странно посмотрел на Никонова.

– Какого места? – не понял Никонов, но почувствовал, как похолодело в груди.

«Что он имеет в виду?» — мелькнуло.

– Ну, может, поищем? Где клюет… – как бы оправдываясь, сказал Леонид.

– А! Давай поищем, – вздохнув, согласился Никонов и поднялся. – Пошли.

Они походили вокруг, просверлили еще с десяток лунок, пробыли еще часа два. Никонов пригрелся на своем стульчике, старался дремать.

Стало слегка вечереть. Солнце чуть снизилось и пожелтело. Клева совсем не было. С востока стали наползать тучи, пошел снежок. Решили идти в деревню.

Шли сначала по снегу с трудом, но увидели дорогу невдалеке. Пошли по ней быстро, резво. «Как аргонавты в старину, покинем мы свой дом… Как аргонавты в старину, покинем мы свой дом… Как аргонавты в старину…» – в такт шагам повторял Никонов тоже по старой памяти. Из Джека Лондона. И получалось здорово. «Как аргонавты в старину…»

– Если бы сейчас и водочки… – вырвалось неожиданно у него. –Лень, у тебя есть?

— Разумеется, — сказал Леонид Николаевич важно.

– У меня тоже есть, — деловито добавил Василий..

– Что, пойдем к ней же? – сказал ему Никонов, повеселев.

– Черти, небось молоко без меня пили? – с опозданием обиделся Ленька.

Хозяйка обрадовалась им.

– Ночевать будете?

Зачем пришли, уже досадовал Никонов, глядя на то, как Ленька деловито достает бутылку из рюкзака. А за ним и Василий.

Сняли шубы. Было тихо, только тикали старые ходики. Висел на стене какой-то допотопный приемник, молчал.

Сердце Никонова заныло. Он вспомнил, что в избе, где он так часто бывал в давние-давние годы, висел точно такой же, только без конца говорил – хрипло и еле слышно. Откуда он здесь, такой же? И почему молчит? Только теперь он заметил телевизор в углу на тумбочке.

Хозяйка дала три стакана и поставила на стол  сковороду с картошкой:

— Вот, нажарила!

— А вы? – сказал Никонов. – Садитесь с нами. Чуть-чуть…

— Ну, если чуть-чуть…

Выпили.

– Ребята, на плотах поехали вместе, а? Летом! По Сибири! – громко вдруг заговорил Никонов, жуя. – Как, старики, а? Тряхнем?! Что вы все в Европу да в Европу! Давайте по старой памяти!

– Можно, – сказал Ленька, абсолютно довольный.

— Давайте, — радостно подхватил Вася.

«За что они уважают меня?» – подумал Никонов, мрачнея почему-то опять.

– А сейчас – домой! Идет? – сказал он зло и усмехнулся криво.

– Что?! Как это сейчас домой? – уставился на него своими широко открытыми глазами Ленька. – Ты чего?

– Он шутит, не видишь, что ли… – мягко сказал Вася.

Не ожидали. Разумеется. Он сам не ожидал. Однако… Для них он всегда был странен, не всегда предсказуем, но они его почему-то всегда уважали.

– Ну и шутки у тебя – сказал Ленька.

– А что? Все равно не берет ни черта. Да и ветер поднялся, и тучи… – убежденно заговорил Никонов.

— Как это не берет, ты что?! Вон же, полчемоданчика… Да и солнце ведь.

У Васи вдруг стал такой обескураженный вид, что казалось, он вот-вот заплачет. Большой, почти пятидесятилетний мужчина с пухлым лицом. А Ленька наклонился и принялся искать что-то в своем мешке. Обиделся. Он ведь наловил кое-что.

— Ты, что, правда, что ли? – сказал он, подняв голову. – Нелепо же. Приехали, столько собирались…

– Почему же нелепо? – возразил Никонов. – Клева нет, погода портится, видели, снег пошел? Вась, ты как?

– Не знаю. Не понимаю я тебя что-то, – искренне недоумевая, ответил Вася. – Какой снег? Но если ты…

– Нет, я пошутил, ребята. Не обижайтесь. Если вы не хотите, то…

И он тяжело вздохнул.

– Давайте-ка еще по одной. За погоду!

– Я остаюсь, ты как хочешь, – сказал вдруг Ленька, бойко хрустя огурчиком.

«Ну и черт с тобой, – выругался Никонов про себя. — Но я же все равно вижу, что оба вы согласитесь, если я настаивать буду. Что же вы на все так легко соглашаетесь, а, ребята? На все, на все соглашаетесь. Выбрали местечки себе, пригрелись…»

Глаза его наполнились вдруг слезами – луком закусывали.

«Ну откажитесь, скажите, что вы остаетесь! – чуть не закричал Никонов. – Хоть это вы можете?! Скажите, что я неправ, что глупость несу, что все хорошо, прекрасная маркиза, что жизнью своей оба вполне довольны, по горло довольны, до самой макушки, чего хотели, то и получили – тачки приобрели, в загранку мотаетесь, бабки заколачиваете – и рады до смерти!»

Потом пили чай.

«Мой милый, мой князь, мой жених, ты печален в цветистом лугу», – вертелись в голове стихи Блока. Тоже из того времени. Он же хотел в юности стать поэтом, поэзию очень любил, а Блок – один из самых любимых… Теперь, правда, поэтов навалом – все пишут, кому не лень, и все печатаются, пусть большинство за свой счет, но — печатаются! А настоящих – ни одного! Рынок у них, видите ли, ради бабок и пишут, а больше – ради престижа: «Я поэт, мать вашу!» Старых поэтов если и вспоминают, то так, тоже ради престижа. А пишут всякую дрянь…»

– А я ему говорю: ты что же это, хороший человек, делаешь, а? Не стыдно, говорю, тебе, а? Ты же о нас должен думать, а ты себе вон какую машину купил! Нельзя ж только ради денег все… – продолжала тем временем хозяйка.

— Да, конечно, да, вы правы, — солидно кивал Ленька.

Никонов громко прихлебывал чай из блюдечка.

Стемнело за окном. Слегка запьянели все.

Никонов поднялся и вышел из избы один. Ярко, во всю мощь светила луна. Облака ушли, ветер утих. Было так тихо, что слышались какие–то шорохи со стороны Волги. Над избой мерцал Орион, любимое созвездие. Повеяло таким покоем… Никонов вздохнул и закрыл глаза. Нет, это невыносимо. Что-то надо делать. Сейчас, теперь, немедленно! Министерство, бумаги, утонул в бумагах, а время летит, и молодость скоро… Хотя какая молодость? И все-таки… Посходили с ума с этим бизнесом! Света белого не видит никто…

Стукнула дверь, кто-то вышел в сени. Никонов повернулся и направился в избу, столкнувшись в дверях с Васей.

– Ребята, я поехал, вы как хотите, – сказал он вдруг.

Сказав, почему-то почувствовал себя легче.

– Черт с ним, я тоже. Клева нет, правда, – сказал Василий, робко топчась на пороге.

– Вы серьезно? – спросил Леонид Николаевич, подняв глаза от мормышек, которые разложил было перед собой на столе. – Дела, что ли, какие-то неотложные? Зачем же ехали-то?

Василий, ища поддержки, смотрел на Никонова.

– Да, – сказал Никонов. – Завтра с утра дела у меня очень важные, я вспомнил. Да и Татьяна обиделась, когда я уезжал. Надо завтра куда-нибудь с ней сходить. Дела, ты верно сказал.

И он принялся одеваться. За ним и Василий Семенович.

— Ну, старики, вы даете! – растерянно проговорил Леонид. – Впрочем, ладно, я с вами. Мне тоже дома надо кое-что сделать завтра. – Подождите минутку, я сейчас соберусь.

— Ой, мальчики, а я же вам стелить собралась… — расстроилась хозяйка.

— Извините, хозяюшка, в другой раз. Мы еще приедем, — сказал Никонов и сунул ей вполне достойную голубую бумажку.

Никонов уверенно, как когда-то, шел впереди. За ним – Вася, третьим – Ленька.

«Чепуха какая-то. Бессмыслица! – думал, тем не менее, Никонов, с наслаждением шагая. – Ничего, придумаем что-нибудь! Все равно не зря съездили…» Настроение у него почему-то резко улучшилось.

Поезд подходил, когда они были метрах в пятидесяти от платформы. Пришлось бежать. Никонов пропустил своих спутников вперед и вскочил последним. «За что я с ними так! – резануло вдруг. – Самого себя правильно, а других зачем? Сам виноват, в том-то и…» В один миг представился ему простор Волги, завтрашний погожий день, белое солнечное великолепие – видели же сегодня! Каким мог бы быть день, если бы… Ослепительным, счастливым, восторженным… Было ведь так! «Пересмотреть все к чертовой матери, начать сначала! – Задохнулся от этой мысли, как от удара. – Что я сейчас-то делаю?! – промелькнуло панически – Зачем уезжаем?»

И с ужасом подумал вдруг, что вот сегодня действительно дан был шанс. Им всем! Еще один… Вспомнить, по-настоящему вспомнить! Всем троим! Распахнулось ведь нечто – какая-то ясность необычайная, и увидел, и понял он! И если бы теперь… Да, в лес, на хлеб и воду, на полустанок какой-нибудь… Да, да, а завтра еще раз, еще раз здесь – вспомнить как следует, вернуться по-настоящему…

Инстинктивно он вдруг рванулся назад, к выходу из вагона, столкнулся с кем-то в проходе, хотел крикнуть своим друзьям, чтобы и они тоже вернулись… Но тут же ощутил мягкий толчок оттого, что поезд тронулся.

– Поехали, – сказал он Васе, который опять с готовностью на него смотрел. – Поехали, слава богу, – повторил он, уже как будто бы искренне радуясь. – Успели.

И, глубоко вздохнув, сел на свободное место.