Линия жизни
Помню, что когда я оказался на этом свете, главным чувством была, как ни странно, радость. Вокруг так интересно! Правда, жили мы хотя и почти в самом центре Москвы, но не сказать, чтобы в раю. Коммунальная квартира в старом доме – восемь комнат, столько же семей, — печка, холодная вода, которая зимой частенько замерзала, на кухне тараканы, в комнате клопы и прочее, прочее. Маму я не помню, она постоянно болела, умерла в больнице, когда мне не исполнилось и шести. Отец был на фронте, а когда вернулся, погиб в автокатастрофе, когда мне было одиннадцать. Умирали все родственники подряд. Жили с бабушкой и двоюродной сестрой, которая была старше меня на десять лет. А потом и бабушка умерла. В детстве и юности я переболел чуть ли не всеми болезнями, которые есть, но в школе, правда, учился хорошо. А 8-м классе влюбился в первую красавицу «женской» школы — тогда было «раздельное обучение». Красавица отвечала мне как будто взаимностью, но я даже поцеловать ее не решился ни разу. Хотя в классе ребята меня уважали, даже выбрали старостой, но я считал, что плохо одет, некрасивый, да и сирота. Комплексы свои тогда так и не сумел преодолеть, но зато начал вести дневник. Потому что откровенно поделиться своими переживаниями было не с кем.
С моего дневника все и началось. Я писал честно, как видел и чувствовал, я делился со страницами тетрадей самым сокровенным, тем самым пытаясь и разобраться, осмыслить, и «остановить мгновенье», чтобы потом иметь возможность перечитать и – пережить все снова! А когда перечитывал, видел: получается… Иногда даже чуть-чуть похоже на строчки из любимейших книг, самых любимых моих писателей. А их было немало – я очень любил читать…
И, пожалуй, именно тогда, в восьмом классе школы, влюбившись и начав писать свой дневник, перечитывая его, я решил: стану писателем!
Школу закончил с Золотой медалью и поступил на физический факультет Московского университета, потому что уже тогда понимал: писателем в нашей стране быть очень трудно – и надо иметь на всякий случай еще какую-нибудь профессию. А физика мне тоже очень нравилась.
Тем не менее, проучился в университете я всего лишь два курса, а с третьего решил уйти, потому что понял: во-первых, надо все же выбрать либо физику, либо писательство, так как и то, и другое требует много времени и сосредоточенности. А во-вторых, посещая занятия, читая газеты, слушая радио, я понял и то, что физикой свободно мне все равно не дадут заниматься в советской стране – заставят делать какую-нибудь бомбу или другое оружие не на радость людям, а чтобы поддерживать абсолютную власть нашего очередного Генерального секретаря и его свиты — Политбюро…
Так что ушел я с 3-го курса МГУ и ринулся познавать жизнь – ездил на охоту и рыбную ловлю, работал на разных работах, встречался со многими людьми, путешествовал, читал много книг и старался что-то понять о жизни. Постоянно тревожила главная мысль: почему люди живут так плохо, скучно и почему так много врут? Думают одно, говорят другое, а делают вообще третье! И все время чего-то боятся. Правда, я и сам боялся многого, поэтому сумел преодолеть свое постылое целомудрие, в частности, лишь в 23 года от роду. Тогда я понял, что надо учиться и ЭТОМУ тоже.
Написать настоящий рассказ, повесть или роман очень трудно, если ты хочешь не подражать кому-то, а сделать это по-своему. Да еще ничего не выдумывать и не врать. А врать и выдумывать, как очень многие писатели, я не хотел. Жизнь всегда казалась мне интересней, чем любые выдумки. Поэтому я никак не мог написать рассказ – все только дневник и дневник. А у рассказа или повести должна быть определенная композиция – завязка, сюжет, кульминационный пункт, развязка…
И еще проблема: советские журналы печатали главным образом «производственную тематику», а если просто о людях, то обязательно с «ролью коммунистической партии или комсомола». Даже о природе ухитрялись писать с каким-то партийным прицелом. То есть чтобы она обязательно приносила пользу для социалистического хозяйства. Но я не верил, что это самим писателям интересно, я подозревал, что те, кто пишет об этом, любят на самом деле другое. Мучила задача: как же мне сформулировать хотя бы в рассказ все то, что чувствую и думаю? Чтобы те, кто будет читать, почувствовали, как я, и мне поверили…
Наконец, попытался просто описать хотя бы одну из своих поездок на рыбную ловлю – честно, старательно, как видел и чувствовал. Назвал так — «Зимняя сказка». Потому что это было действительно похоже на сказку! Ночь в деревенской избе, путь ранним утром по заснеженному лесу, восход солнца, простор замерзшего водохранилища… И мысли о том, что там, в воде, под толстым слоем льда, наверное, волшебный мир, где плавают рыбы… И таинственное окно лунки, и первые окуни с рубиновыми, горящими в лучах солнца плавниками… А потом яркий огромный солнечный день под чистейшим безоблачным небом. Настоящая сказка!
После этого решил описать небольшую летнюю поездку с приятелями на дачу к одному из друзей. Со мной была девушка, которая мне очень нравилась, но с ней у нас пока что ничего серьезного не получалось, а были сплошные недосказанности с обеих сторон, намеки, скрытые желания, капризы. За что-то мы в очередной раз обиделись друг на друга, и по какому-то детскому наитию я побежал по оврагу, густо заросшему кустарником — а листья гладили и били меня по лицу – словно хотели сказать мне что-то… И вся поездка, а потом и провожание девушки домой, и поцелуй под листьями дерева у ее дома были как одна сладкая, щемящая душу песня… Так и назвал я этот небольшой рассказ — «Листья».
Потом – опять о поездке в начале лета на рыбную ловлю в одиночестве под ослепительным солнцем на лодке, с высадкой на маленький остров, с купанием голышом, с пеньем птиц… Назвал — «Запах берез»…
А самый-самый первый рассказик у меня назывался «Чижик» — о том, как в детстве я держал дома чижа, он летал по комнате, садился мне на руку, когда я его звал, ночевал в клетке. А потом я его, не желая того, по рассеянности, предал, вовремя не налив воды в чашку, не накормив. Он улетел от меня, а я очень переживал…
Я давно уже жил один – у сестры был муж и двое детей. Конечно, они, как и все мои знакомые, восприняли мой уход из университета как что-то в высшей степени глупое и непонятное – меня ведь после школы прочили в «советские Ломоносовы». И то, что я решил стать писателем, хотя ни в одном журнале у меня ничего не было напечатано, и ради этого ушел из лучшего вуза страны, казалось всем чуть ли не симптомом душевной болезни. Я их, конечно же, понимал и даже жалел, потому что они ничего так и не поняли.
Из книг мне особенно нравился тогда роман Джека Лондона «Мартин Иден» — о моряке, который обожал жизнь, решил стать писателем и стал им. Конец в книге был трагичным – ставший знаменитым писатель Мартин Иден решил покончить с собой, потому что, несмотря на свою славу, так и остался непонятым своими соплеменниками. Но я был уверен, что мне такой конец не грозит – во-первых, соплеменники меня безусловно поймут, а во-вторых, ошибка Мартина была в том, что он был американец и придавал слишком большое значение Желтому Дьяволу, то есть деньгам.
Первые рассказики свои я переделывал много раз, добиваясь чтобы каждое слово было точным, чтобы в тексте был ритм и музыка. Уже тогда понял, что в настоящей прозе это не менее, а может быть и более важно, чем в поэзии. Потом, через годы, прочитал о том же у одного из моих самых любимых писателей – Ивана Алексеевича Бунина, а в то время, о котором сейчас пишу, книги его были у нас запрещены.
Наконец, я начал рассылать и разносить свои рассказики по журналам – как в свое время Мартин Иден. И точно так же, как Мартину Идену, их мне неизменно возвращали… Конечно, я понимал редакторов: какая рыбная ловля, какие переживания с девушками, какой нафиг запах берез! Страна, понимаете ли, строит социализм в капиталистическом окружении, добивается повышения производительности труда под водительством Партии, а я тут со своими чисто детскими переживаниями! Так рецензенты и писали, возвращая мне мои выстраданные творения, не отказывая, впрочем, в сдержанных комплиментах по поводу «литературного языка».
Но я уже тогда стал понимать, что большинство людей, особенно тех, что с важным видом говорят о политике, благе народа, служении высоким идеалам да еще и буквально обожествляют своих вождей, на самом деле так и не выходят из состояния детской беспомощности и неразумия. Дети на самом деле они, а не я! Только дети плохие, потому что настоящая жизнь остается неведомой им – они не становятся ни мужчинами, ни женщинами, ни отцами, ни матерями, хотя создают семьи и рожают новых детей, которым не в состоянии дать хоть сколько-нибудь полезные знания о жизни. Так и тянется убогая цепочка душ, не сумевших познать, почувствовать, оценить этот мир. Став как будто бы взрослыми, они все равно играют в детские игры на тему, кто первее, кто круче, у кого больше кубиков, куличиков, домиков, тряпочек, машинок и живых куколок мужского или женского рода, то есть сынков и дочек. А огромный, многозвучный, многокрасочный мир так и остается неведомым, непознанным, непрочувствованным ими. И та радость, какую он может дать каждому существу на Земле, так и остается почти невостребованной. Отчего они сами как раз и страдают…
Все мои чувства, весь мой пусть не очень большой, но искренний жизненный опыт и – все мои любимые книги! – постоянно подтверждали: правы мои любимые писатели и я, а не те, кто «наступает на горло собственной песне», как писал Маяковский. Который, увы, тоже кончил плохо. Нельзя продавать себя никому, ни в коем случае нельзя изменять себе, ни за какие материальные блага, какими соблазнительными они бы ни казались – в этом я утверждался все четче! Искренняя, чистая радость жизни – вот самая главная ценность! Если радости нет, то зачем все остальное?
Итак, мне исполнилось уже 24, а я написал и окончательно отделал всего лишь несколько небольших рассказиков, ни один из которых так и не был опубликован. Однажды в газете я прочитал, что объявлен Творческий конкурс в Литературном институте имени А.М.Горького. А что если послать и туда мои «творения»? Чем черт не шутит! Послал. И, к великому своему удивлению, через три месяца получил уведомление, что творческий конкурс мои первые рассказы прошли! Но идти на собеседование и сдавать экзамены не стал. Судя по той атмосфере, что все еще царила в стране, я понимал: несмотря на то, что творческий конкурс мои рассказы прошли, меня все равно будут учить в институте быть верным в первую очередь не литературе, а Коммунистической партии Советского Союза и ее вождям.
Однако на следующий год опять послал рассказы на конкурс и опять получил победное уведомление. На этот раз решил идти на собеседование и сдавать экзамены – во-первых, интересно, а во-вторых, пусть все же будет у меня диплом о высшем образовании. Его называли тогда – «поплавок»…
И… поступил. Так как я был москвич и в общежитии не нуждался, меня, как и всех других москвичей, зачислили на первый курс заочного отделения. Учеба заключалась в том, что мы писали курсовые работы по каждому предмету, получали зачеты, а весной нам давали оплачиваемый отпуск по месту работы на сорок дней, в которые мы слушали лекции и сдавали экзамены. В течение же всего учебного года мы собирались по вторникам на так называемые творческие семинары, на каждом из которых один из нас читал свои новые сочинения, а все их обсуждали.
И первое же обсуждение моих рассказов на семинаре повергло меня в истинный шок. Студенты – такие же, в сущности, начинающие писатели, как я, — высказывались о моих «легкомысленных» рассказиках точно так же, как рецензенты и редакторы в советских журналах! Что, мол, они «ни о чем», что это все «несерьезно», что «их никто не напечатает»… То же говорила и руководительница нашего семинара, жена известнейшего советского писателя Александра Фадеева – Валерия Анатольевна Герасимова. Как это «ни о чем», как это «несерьезно»?! – возмущался я. Мои рассказы – о главном! О том, ради чего только и стоит жить – о красоте, о любви, о радости жизни! А вы ради чего живете, студенты мои дорогие и преподавательница?! Я не собираюсь всегда писать только о рыбной ловле и девушках, но начать с этого считаю необходимым, потому что это именно то, что я знаю хорошо и это правда! Короче говоря, я был настолько потрясен и разочарован, что всерьез подумал о том, чтобы из Литинститута уйти. Но тут мне пришла в голову интересная мысль: а как же тогда прошли творческий конкурс мои «легкомысленные» рассказы? Ведь сорок человек на одно место претендовало на этом конкурсе! А мои рассказы не только прошли, но на собеседовании завкафедрой творчества с особой симпатией смотрел на меня и улыбался… Как же так?!
И я пошел на кафедру творчества и попросил секретаршу показать мне отзывы приемной комиссии на присланные рассказы. В порядке исключения она их показала. Отзыва было два. Оба резко положительные. Слова из одного мне запомнились на всю жизнь: «О том, что этот человек имеет право быть студентом Литинститута, свидетельствует каждый абзац из его рассказов. Я – ЗА!» Этот отзыв был подписан Заведующим кафедрой творчества. Ну и ну. На семинаре-то я ведь читал рассказы эти же самые! Как же быть?
У меня к тому времени, кроме рассказов, уже была написана небольшая повесть – тоже о рыбной ловле из подо льда, точнее, о волшебной весенней природе, о воздухе, небе и солнце, о бескрайних просторах Вселенной, о простых деревенских людях, любителях жизни и подледной рыбалки… Называлась она просто: «На Рыбинском море». Я решил: пошлю ее на кафедру творчества по почте. Поставит мне Валерия Анатольевна зачет «по творчеству» — останусь в институте и буду наращивать «носорожью кожу», чтобы терпеть всякие «обсуждения». Не поставит – уйду. И больше в первом семестре на творческих семинарах не был ни разу. Поставила.
Я так подробно рассказал о самом начале своей «писательской жизни» для того, чтобы было понятно последующее. Потому что все продолжалось абсолютно так же, только масштабы другие. Я считал, что пишу правду и о главном, а те, от кого зависело публиковать это или не публиковать, считали, что все у меня легкомысленно, несерьезно, наивно…
Количество моих рассказов постепенно росло, стали появляться и повести, я по-прежнему посылал и носил их в журналы, газеты, но нигде ничего не печатали. Даже несмотря на то, что я все же был теперь студентом Литературного института, который считался единственным и самым лучшим «творческим вузом» в мире. Рассказы иногда хвалили, но все равно не печатали…
Время, однако, постепенно менялось. Был даже опубликован «Один день Ивана Денисовича» Солженицына, а потом и еще два его рассказа. А я, будучи студентом-заочником, работал в это же время на автомобильном заводе. И однажды решил написать рассказ не на свои привычные темы – о природе и девушках, — а на тему «производственную», о рабочем, который «пожалел» бракованный мотор и вместо того, чтобы отправить в переплавку, отладил его как следует, сделав вполне полноценным. Ведь трудились же люди над мотором, как же можно не уважать их труд! Через этот «производственный» сюжет я все равно говорил о своем: о любви к жизни и к живому. Мотор для моего героя, опытного рабочего, тоже словно живое существо – со своим характером, норовом, голосом… Еще речь была об уважении ко всему в этом мире, о том, что главное все же не «производственный» безликий «план», а – человеческая теплота, забота, любовь. Без этого, последнего, ничто не имеет смысла. Назвал я свой «производственный» рассказ так: «Подкидыш».
И, конечно, тут же отправил его в несколько журналов. В том числе и в «Новый мир», лучший, можно даже сказать, легендарный журнал того времени, под руководством А.Т.Твардовского. Ведь именно там напечатали А.И.Солженицына! Ото всюду мне этот рассказ вернули. Хотя он и «производственный», а очень «мрачный» — так писали и говорили. И ничего в нем нет о благой роли коммунистической партии и о великих успехах социализма в нашей стране. До Твардовского в «Новом мире» он не дошел – литсотрудник завернул его мне немедленно, хотя и уважительно отнесся к тому факту, что я студент Литинститута.
То, что рассказ вернули из других журналов, было мне понятно. Но «Новый мир»! Не может такого быть, чтобы его там не оценили! И я отнес его во второй раз туда же. К счастью тот литсотрудник там уже не работал, рассказ попал к другому человеку – женщине, — и… Путь сквозь редколлегию и редактора был довольно долгим, но кончилось тем, что моего «Подкидыша» опубликовали! В самом лучшем, самом серьезном журнале того времени! После многих лет полного моего бойкота! Каждый студент Литинститута, каждый преподаватель мечтал быть опубликованным в «Новом мире». А у меня, представьте себе, получилось! И рецензии в прессе были отличные!
Но на этом мои успехи закончились. Твардовский со своим «Новым миром» входил в опалу, как и Солженицын, и мой успех оказался исключительно успехом среди читателей, но никак не среди редакторов и издателей. Бойкот продолжался…
Я, разумеется, продолжал писать по-своему, ни в какие КПСС не вступал, карьеры в литературных кругах делать не собирался, в тусовках коллег не участвовал, но зато – жил! Путешествовал по лесам и полям, начал заниматься фотографией, постигал науку любви с очаровательными подругами, занимался спортивными упражнениями, не укрепляя свое здоровье, а в сущности создавая его, преодолевая детско-юношескую болезненность и плохую наследственность. А зарабатывал на жизнь самостоятельной фотографией в детских садах, что считалось в те годы деятельностью почти криминальной, так как я ни в какой государственной организации не состоял. Фотографии мои нравились, родители от души благодарили, воспитательницы собирали деньги и честно отдавали мне…
Писал я и совершенствовал свои рассказы упорно. И посылал. Но по-прежнему нигде ничего – меня «посылали» тоже. С диссидентами я дела не имел и не тусовался. Вовсе не потому, что чего-то боялся. А просто видел: большинство их точно так же, как писатели вульгарно советские, исповедуют ценности не жизненные, не те, в которые верю я. Думают о карьере, о материальном, слишком увлечены Западом. Мне казалось, что большинство их главным образом примитивно «против». Не «за» что-то воистину настоящее, а элементарно против советского. Не природа, не любовь к ближнему, не добро, сочувствие, радость существования привлекают их, не извечные человеческие нравственные ценности, а — желание самоутверждения во что бы то ни стало, независимо от других, стремление к непременному, чисто личному благополучию. Я понимал, что мои сочинения для них тоже «легкомысленные», «детские» и «ни о чем».
В порядке эксперимента я решил написать «производственный детектив» по сюжету, который мне подсказал мой друг, муж сестры. Написал его быстро, отнес в «Новый мир». Там он попал к литсотруднице, которая читала его… Полтора года! Да, все откладывала и откладывала, ссылаясь на жуткую занятость, хотя я ведь был уже «их автором»… За эти полтора года повесть моя побывала в нескольких других «толстых» журналах, откуда ее возвращали с треском, обвиняя меня в «антисоветчине» — в ней ведь речь шла о ревизионной комиссии, председатель которой восстал против всеобщей трусливой лжи и решил сказать правду…
Наконец, литсотрудница из «Нового мира» прочла — оценила, дала «выше», на редколлегию, его оценили все, включая самого Твардовского, который дал добро и сравнил меня аж с Салтыковым-Щедриным! Но…
Время было упущено — началась Пражская весна, цензура ужесточилась, и цензоры ЦК вытащили мой «производственный детектив» из уже набранного номера. А о нем, кстати, уже ходили слухи, и ко мне уже обратились режиссеры лучших московских театров – Сатиры, «Современника», театра им. Моссовета, — а также киностудии Ленфильм. Они ждали выхода повести, чтобы тотчас поставить и экранизировать ее… Но цензура не пропустила – и все тотчас заглохло. Если бы литсотрудница прочла его хотя бы на год раньше! Увы…
Да, мой личный «писательский детектив» продолжался. Интересно, только уж очень медленно. «Подкидыш» вышел в «Новом мире» в 1965-м году. А следующая моя публикация состоялась лишь в 1971-м… И то это был не рассказ, не повесть, а небольшая статья в научно-популярном журнале «Знание-сила» — о том, как я фотографирую маленьких существ живого мира – бабочек, пауков, улиток, шмелей, жуков – в «джунглях травы». А начал – в своем городском московском дворе… Статья понравилась, фотографии тоже, мои статьи на ту же тему стали выходить и в этом, и в других журналах, тоже с фотографиями.
Но главные рассказы, повести, даже уже и роман, лежали мертвым грузом. Почти всем, кто их читал, они нравились, некоторым даже очень. Но не печатали нигде.
А моя свободная жизнь продолжалась! Свободная, несмотря ни на что! После окончания Литературного института меня, как одного из лучших студентов, направили на Центральное Телевидение в должности «редактора-методиста». Там я проработал всего лишь полгода, уйдя «по собственному желанию», потому что неравная и бессмысленная борьба с начальством и цензорами забирала слишком много времени и сил, не давая мне возможности заниматься своим главным делом.
Но зато… Зато я, например, несколько раз капитально путешествовал на велосипеде – и по автомобильным, и по проселочным дорогам, ночуя у местных жителей в избах и на сеновалах, наблюдал, наслаждался, радовался жизни и — познавал ее! Третье по счету многодневное путешествие было вдвоем с приятелем: я полетел на самолете к нему в Магадан, где он работал тренером после окончания Физкультурного института в Москве, из Магадана мы проплыли на корабле до дальневосточной Находки, там сели на велосипеды и катили аж до Новосибирска, минуя Приморье, Прибайкалье, Байкал, Иркутск, Красноярск, Кемерово… Два месяца ехали, останавливаясь на ночлег, опять же, у местных жителей. Естественно, случались и приключения… Мы – жили!… Несколько многодневных вело-путешествий я проделал один. А о самом первом, двухнедельном, быстро написал повесть – оказалось, что это были одни из самых счастливых дней моей жизни! Повесть так и назвал: «Путешествие»…
Ну и, конечно, девушки. Чудеснейшая из наук, хотя и не без серьезных трудностей, конечно… Разумеется, рассказы, повести и даже роман – в связи с этим… И фотография. Очаровательных девушек и других чудес природы. Разумеется, еще и друзья, знакомые и, конечно же, книги, книги, книги.
Важно добавить: ни в описанные годы, ни потом никто мне материально не помогал, я жил совершенно самостоятельно, деньги зарабатывал сам, не воровал и не занимался мошенничеством. Что касается фотографии в детских садах, то я считал, что делаю приятное людям, относился к своей работе добросовестно, никого не подводил, не обманывал, не завышал цену. Все было на основах добровольности со всех сторон. Если бы так поступали наши «законопослушные» чиновники! Даже в КПСС я не вступал, хотя меня усиленно приглашали, обещая, что моя писательская судьба сильно облегчится… Но, вступив, я ведь должен был бы безоговорочно блюсти «линию партии» и постоянно врать! А я далеко не всегда был с «линией» этой согласен…
Тут можно сказать: не может же каждый жить так! Разумеется. Я и не призываю жить именно так. Только уверен, что каждый человек имеет право жить и поступать именно так, как считает нужным и правильным он сам, а не правительство, Партия и разные большие начальники. И каждый также вправе заниматься любимым делом, любить то, что нравится, заводить или не заводить семью – поступать так, как он хочет. Все в руках каждого, и каждый имеет право делать свой выбор. Никто не имеет права делать выбор за человека. Иначе это будет не свободный человек вовсе, а раб.
Девушек я тоже не обманывал, не пудрил мозги, не обещал жениться — так что вступать со мной в близкие отношения или не вступать было их свободным выбором. Я даже дорогих подарков не делал и ни разу ни одну из своих подруг не водил в ресторан, потому что у меня просто не было на это денег. Но я их с удовольствием фотографировал, потому что, как уже сказано, обожал женскую красоту. И девушки – несмотря на то, что было советское время, когда секса у нас, как известно, «не было», а любые изображения обнаженного женского тела считались порнографией, за которую могли посадить, — девушки охотно позволяли мне все, без опасений и без всякой платы, кроме, естественно, любви, уважения и благодарности искренней. Говорю это отнюдь не в порядке хвастовства, а как доказательство того, что для достижения своих целей совсем не обязательно быть покупателем, подлецом и лгуном.
С каждым годом я вновь убеждался, что большинство людей живет убого, уныло, безрадостно не по чьей-то, а по своей вине – потому что не верят себе, своим чувствам, совести, разуму, подчиняются разным глупостям, которыми накачивают их те, кто либо сам ничего так и не понял о жизни, либо обманывает их в своих собственных интересах. Надо сказать, объяснить это людям, помочь им жить, по возможности, интересно, радостно в этом сложном, но прекрасном, таинственном мире, помочь не поддаваться насилию и отчаянию – так считал я. Для этого ведь совсем не обязательно нужна блестящая карьера и много денег. Для этого достаточно всего-навсего быть верным себе, ценить то, что ценно на самом деле, поступать по совести, не обманывать других и себя самого, стараться помогать другим и, конечно, трудиться. Ну, и думать своей головой – это самое главное.
В начале 71-го года на Союзном уровне было организовано Совещание молодых писателей, на которое я был послан от журнала «Новый мир», хотя после «Подкидыша» там не было опубликовано ничего из моих вещей. Руководителем семинара, в который попал я, был один из лучших писателей того времени Юрий Валентинович Трифонов. Он прочитал рукопись моего «Путешествия» и рекомендовал ее в издательство «Советская Россия». Редактор Валентина Михайловна Курганова пригласила меня в издательство и просила принести все рукописи. Я принес почти все, и она выбрала несколько для небольшой книги. Цензуру проскочить будет нелегко, как она сказала, однако ей удалось найти двух весьма уважаемых рецензентов, а предисловие написал сам Юрий Валентинович Трифонов.
Так и вышла через три года – в конце 1974-го – моя первая книга «Листья». В нее вошли вещи, написанные и пять, и восемь, и пятнадцать лет назад… Она получила отличные рецензии в прессе от самых уважаемых литературных деятелей того времени – не властьимущих, а именно уважаемых. В связи с ней меня вне очереди и единогласно приняли в Союз Советских писателей, о чем даже написала «Литературная газета». Хотя очереди на прием тогда были растянуты на годы, и у тех, кого принимали, было, как правило, несколько книг.
Хвастаться, конечно, нечем, учитывая годы и годы, но и жаловаться не на что! Книга-то была по-настоящему МОЯ, в лучшем смысле этого слова! Я не служил начальникам, не унижался ни перед кем, не шел на поводу ни у кого. Я поступал по-своему, писал, что хотел, и с огромным трудом, с большим опозданием, но – победил!
Однако… Однако все застопорилось опять. Рукописи, которые я считал лучшими, в том числе и роман, написанный аж в 1965-м году, по-прежнему лежали в столе. И прошло уже 14 лет с тех пор, как мои рассказы прошли творческий конкурс в Литинституте…
Следующая небольшая книжка, содержащая одну маленькую повесть «Ростовская элегия», могла выйти через год в том же издательстве, однако была «зарублена» рецензентом уже не по причине «политической остроты», а по соображениям «морально-нравственным». Ибо я, по мнению рецензента, позволил себе слишком легкомысленно отнестись к вопросам пола. Это меня удивило крайне, потому что ничего такого в повести не было и в помине. Однако ей был поставлен заслон. Забегая вперед, скажу, что эта повесть была таки опубликована, причем в одном из самых популярных журналов времен «перестройки» — «Знамя». Правда, через 11 лет после описанных событий и через 13 после написания… Она не только получила великолепные отзывы, но и «проложила дорогу» самой известной впоследствии из моих публикаций, повести «Пирамида».
Вторая моя книга — «Луна над пустыней» — вышла только через шесть лет после первой – в 1980-м году, — и опубликованы в ней были опять не главные рукописи и не роман, а — описание экспедиции в Среднюю Азию. Вышла она в издательстве «Детская литература» и то не нормальным путем, а после того, как заведующей отделом позвонил Юрий Трифонов, возмущенный тем, что рукопись мне вернули, несмотря на то, что «внутренние рецензии» на нее были отличные. Возврат рукописи редакторша объяснила тем, что план у них якобы на ближайшие годы заполнен, а поэтому пусть я приду к ним годика через три-четыре. А рукопись написана была уже несколько лет назад… Я поделился грустной информацией с Юрием Валентиновичем. После его звонка место в плане все-таки нашлось… Тут уже не цензура ЦК вмешивалась, а нечто другое. Как и во многих последующих случаях.
Все это еще как-то можно было бы понять, сославшись на свободную конкуренцию, если бы она действительно была. Если бы у нас была богатая литература, а мои рукописи – как и рукописи других писателей с подобной судьбой – были бы слабее других. Но это не так. «Неблатные» рукописи — не только мои – лежали в столах, но зато огромными, многотысячными и миллионными тиражами молниеносно выходили книги литературных и партийных начальников, а также тех, кто каким-то «левым» образом проталкивал либо «своих» — за то, что в других издательствах они проталкивали его, — либо просто за соответствующую мзду. И ведь дело заключалось не только в славе, а – в гонорарах, которые зависели от тиража… О литературе на самом деле думали очень и очень немногие. И точно такое же происходило с изобретениями, многими научными открытиями, картинами художников, музыкальными произведениями…
Годы, годы и годы… Вот что делали чиновники и непорядочные люди, которые со значительным видом вещали о «борьбе за Светлое Будущее» — они крали у нас ЖИЗНЬ! Они-то жили в свое удовольствие, им не нужно было ждать Светлое будущее — они уже жили в нем! Хотя сомневаюсь, что их жизнь была светлой. Скорее, наоборот. Совесть на время обмануть можно. Но в конце концов она свое все равно возьмет. Что и подтверждается постоянно…
В 1975-м году я послал письмо в «Литературную газету» по поводу одной из ее публикаций. Результатом было приглашение в редакцию и командировка в Туркмению в связи с судебным делом. Я написал документальную повесть о том, как хорошие люди самоотверженно боролись за справедливость и сумели спасти невиновного человека от смертной казни. Повесть получила высшее одобрение от пославшего меня в командировку заведующего отделом писем З.А.Румера, который сравнил меня аж с благороднейшим русским публицистом В.Г.Короленко. Однако рукопись «зарубили». И зарубил ее не кто-нибудь, а известнейший советский публицист-правдолюб А.Ваксберг, честно сказавший Румеру, что повесть хорошая, но он не хочет появления ее в столь популярной газете, куда с таким трудом пробился он сам, А.Ваксберг, и где широко печатаются его собственные очерки и статьи. Тут тоже все заглохло.
Однажды – уже в 1976-м — меня ждал неожиданный сюрприз. В коридоре нашей старенькой коммуналки раздался телефонный звонок – звонил сотрудник величайшей и грозной газеты тех времен, органа ЦК КПСС, — «Правды»! Он читал мою книгу «Листья», она ему очень понравилась, и он хочет послать меня куда-нибудь в командировку! Это было воистину поразительно – я ведь не был ни членом КПСС, ни автором чего-нибудь сугубо советского! Объяснилось просто: порядочные люди встречаются везде, даже порой в органе ЦК КПСС. Рассказывать подробно не буду, но в командировку я все же поехал, очерк о хороших людях, комбайнерах, написал, и он был опубликован! Гонорар мизерный, но… Отношение ко мне вдруг изменилось резко. Зашла даже речь о том, чтобы мне дать однокомнатную квартиру от Союза Писателей! Даже несколько моих маленьких рассказиков напечатали тотчас в «толстых» журналах! С двумя из них, опубликованных в журнале «Октябрь» произошел случай просто анекдотический. На Пленуме Союза Писателей главный редактор «Октября» с трибуны заявил, что они «открыли прекрасного русского писателя». И назвал мою фамилию! А рассказики были – самые первые, те, что прошли когда-то творческий конкурс в Литинституте и «обсуждались» на творческом семинаре. Написал я их ДЕВЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД. Правда, должен сказать, что как меня в «Октябре» открыли – так и закрыли. Больше ничего в этом журнале из моих рукописей так и не напечатали… Наверное, потому, что в «Правде» появилось еще только два моих очерка, сотрудничать с Органом ЦК КПСС я больше не стал, хотя мне и предлагали. Так что…
Рассказывать обо всем, что происходило, можно очень и очень долго. О своей писательской судьбе, собственно, я уже написал книгу – она называется «…Ибо не ведают, что творят». О дальнейшем здесь напишу по возможности совсем коротко.
За весь «советский» период у меня вышло из печати всего восемь книг, не считая десятка совсем маленьких – для детей (издательство «Малыш»). Из восьми только три книги настоящей прозы – повести и рассказы, — остальные пять об экспедициях и фотографировании чудес природы крупным планом. Ни одна из восьми книг и ни одна из нескольких десятков публикаций в журналах и газетах не вышла просто, без каких-нибудь накладок – то самодурство цензуры, то война не на жизнь, а на смерть с редактором литературным или главным редактором, то с редактором художественным либо из-за макета, либо из-за того, что слайды мои «узкие», то есть не на широкой, «профессиональной» пленке, то книга выходит на ужасной бумаге и с безобразным полиграфическим качеством – так что отличные, порой уникальные, имеющие не только художественную, но и научную ценность фотографии смотрятся отвратительно… Интересно, что главные препятствия были все же не от цензуры. А от верных служителей системы – редакторов, чиновников разного уровня, — а также от прохиндеев и бракоделов…
В 1987, в разгар «перестройки», в одном из самых популярных и «острых» журналов того времени – «Знамя» — вышла моя «Пирамида», повесть о повести – о той самой, которую зарубили в Литературной газете 11 лет назад. Я рассказал всю историю – и как ездил в командировку, как писал документальную повесть, встречаясь с ее героями, как пытался ее опубликовать и как из этого ничего не получилось, но зато, увы, пострадал главный ее герой, который бесстрашно боролся за правду… «Пирамида» — это остроконечная социальная система, когда «наверху» один или несколько неприкасаемых, а «внизу» — все остальные, покорные и безгласные. Да, эта повесть вышла в двух номерах журнала и вызвала огромный, беспрецедентный, как мне сказали, поток сочувственных читательских писем. Она заняла одну из самых верхних строчек в «рейтинге читательского интереса». Мне без конца звонили, приглашали на выступления, приезжали корреспонденты, в том числе иностранные, но в прессе «Пирамиду» наглухо замолчали… Рецензии не печатали, пленки с моими выступлениями не пускали в эфир, а одну, телевизионную, даже арестовали. Вся история появления повести в печати и последующие события были настолько интересными, что я почти тут же начал писать продолжение – «Пирамиду-2», — в которое включил несколько десятков самых выразительных писем и историй, рассказанных мне читателями. Написана она была довольно быстро, но… Эта «повесь о «повести о повести» не опубликована до сих пор.
Когда произошел в 1991-м году ельцинский переворот, КПСС прекратила свое существование (как и великая страна СССР), цензуру официально вообще отменили, многие думали: ну, уж теперь-то, наверное, мы заживем свободно и радостно! Что же касается рукописей, которые бессовестно зажимали и замалчивали, а также всяких изобретений, открытий, которым не давали ходу в советское время, то уж теперь-то дадут ход всему и опубликуют все! Многие ведь считали, что главная беда нашей жизни – в злодеяниях КПСС и в страшной советской цензуре…
С тех пор прошло 18 лет. Ни для кого не секрет, что положение с нашей литературой в период «дикого рынка» стало не лучше, а хуже! Много хуже! Как и в стране, если говорить всерьез.
Издается гигантское количество разнообразных книг, в подавляющем большинстве абсолютно бездарных, поверхностных, пишут теперь все, кому не лень, «книги» эти ничуть не лучше, чем любые «советские», разве что с обратным знаком. Если раньше даже самые примитивные литературные поделки все же не развращали народ, не нагнетали «чернуху», «порнуху», злобу, ненависть к ближнему, «пофигизм», неуважение к жизни вообще, к знаниям, красоте, достоинству, не учили обогащаться за счет других, материться без удержу, плевать на все и на всех, то теперь позволено все! И не только позволено, а приветствуется! Бей, круши, дави, «порви соперника на клочки», обогащайся любыми способами, забудь все прошлое, другая жизнь началась! Деньги – вот самое главное! Деньги решают все! Рынок расставит все по своим местам!
Он и расставил. Так, что жизнь по-существу стала на самом деле еще более безрадостной, чем в Советском Союзе! Можно долго перечислять безобразия, которые безнаказанно творятся сейчас: распад страны, разруха, ненависть, количество жертв «реформ» (по разным источникам от двух до одиннадцати миллионов погибших и нерожденных), количество беспризорников (больше, чем после Гражданской и Отечественной войн), фантастический разрыв между доходами граждан, причем совершенно противоестественный; унизительная бедность пенсионеров, медиков, учителей, сельских работников, работников науки, культуры — при чудовищных, невообразимых капиталах так называемых «олигархов»… Произошло гигантское, беспрецедентное в истории крушение великой страны, а вместе с тем и крушение ее литературы.
На самом деле все вовсе не удивительно. Там, где на пьедестале не разум, не совесть, достоинство, честь, любовь, красота, а – деньги и золото, которое наш Владимир Владимирович – не Путин, а Маяковский – назвал Желтым Дьяволом, ждать другого и не приходится. Талант, красоту, совесть и прочее ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ нельзя присвоить, ради всего этого надо трудиться, уважать других и себя, работать. А деньги можно элементарно украсть, хапнуть, убить кого-то, ограбить, обмануть и прочее, прочее. Деньги – это, конечно, хорошо, но когда они действительно являются тем, чем должны быть – эквивалентом истинной ценности и затраченного труда. Но если безликие, сплошь да рядом запачканные слезами и кровью бумажки считать высшей ценностью жизни, то на что же рассчитывать? Нечего удивляться.
Опять вся проблема – в ценностях…
За 16 лет «свободы» у меня вышло только две книги. И то случайно и в ужасных обложках – не по моей вине. Издатели по-прежнему не считают «авторов» хозяевами своего труда, распоряжаются им исключительно по своему усмотрению, причем сплошь да рядом неумело и себе же во вред. К тому же у нас теперь всем управляют не художники, а «продюсеры», большинству которых нужны не литература, не искусство, не что-нибудь человеческое, а деньги. Это противоестественно, а потому все у большинства идет кувырком.
В конечном счете опубликовано процентов двадцать написанного (опять же, не самого лучшего) и один-два процента снятого. Мои рукописи, как и фотографии (как и видеофильмы теперь) – не в «формате». Что тоже не удивительно. «Формат», который безраздельно царствует на рынке, говорит сам за себя.
Я рассказал о трудностях в своей писательской судьбе, но это небольшое эссе ни в какой степени не есть жалоба. На что жаловаться? На самом деле моя жизнь была пронизана радостью существования в этом мире – при всех очень немалых трудностях. А сейчас я счастлив тем более, потому что не один – со мной молодая любимая женщина, которая полностью разделяет все мои убеждения. Она не только моя любимая, но и талантливая, очаровательная помощница.
Что для меня всегда было важным в жизни? Заниматься любимым делом, не унижаться, как можно полнее использовать данные природой возможности, путешествовать, познавать мир, общаться с друзьями и прекрасными женщинами. Всего этого было много! И есть! Еще в 1981-м году в предисловии к книге «Джунгли во дворе» Николай Николаевич Дроздов (ставший впоследствии известным телеведущим) писал: «Прочитав с увлечением рукопись книги и вдоволь налюбовавшись красочными фотографиями пейзажей, бабочек, жуков и прочей «меньшой братии», захотел я познакомиться с автором, представляя себе седенького старичка в густых морщинках и с бородой, этакого лесного тролля. К моему удивлению, автор оказался молодым, стройным человеком с худощавым улыбчивым лицом, излучающим доброжелательность и спокойствие. Однако жизненного опыта Юрию Аракчееву хватило бы на целую компанию его ровесников. Он успел поработать и грузчиком, и рыбаком, и слесарем, и токарем, потрудился и лаборантом-химиком, и редактором на телевидении. И ото всюду выносил новые жизненные впечатления, ложившиеся на страницы очерков и рассказов, публиковавшихся в газетах и журналах… Он человек разнообразных интересов: увлекается фотографией, выступает с показом слайдов перед разными аудиториями, много ездит по стране. А любимый транспорт Юрия – велосипед «Прогресс», на котором он объездил Подмосковье, Украину, Карпаты, Сибирь, Дальний Восток…»
Все это было написано в 1981 году. С тех пор «экспресс моей жизни» не замедлял своего движения ни на миг. Думаю, можно себе представить, сколько еще «жизненного опыта» прибавилось за прошедшие годы! Какая же жалоба? А вот досада – другое дело. О досаде я готов даже кричать! Досада моя от того, что из-за творящихся в стране глупостей я не могу поделиться с другими тем, что имею сам. У меня — а теперь могу сказать, что у нас с моей любимой – ЕСТЬ рукописи, фотографии, фильмы – как отзвук, свидетельство, ПЛОДЫ моей и нашей с ней жизни. А у наших соотечественников нет! Мы абсолютно убеждены, что нормальные люди – а их все же у нас большинство! – по достоинству оценили бы сделанное и – радовались бы вместе с нами. Тем более хотелось бы этого, потому что мы видим, что именно этого – РАДОСТИ! КРАСОТЫ! ОЩУЩЕНИЯ ПРЕЛЕСТИ СУЩЕГО! – не хватает в их жизни. А мы любим своих соотечественников, несмотря ни на что.
Почему «несмотря ни на что»? Потому что не можем смириться с тем, что хорошие, добрые люди так легко подчиняются лгунам, лицемерам, бессовестным хищникам, пудрящим людям мозги, эксплуатирующим их, делающим их жизнь безрадостной и унылой. Нельзя поддаваться обману, нельзя подчиняться ничтожествам, нельзя обожествлять власть, какой бы она ни была! Короля играет свита! Без свиты любой король беспомощен. Не должен народ быть всего лишь свитой вождя, каким бы этот вождь ни был! Закон и порядочность должны руководить людьми! Закон, принятый самими! Закон, а не вождь, который на самом деле такой же человек, как все, и если он изменяет закону, его надо выгнать и выбрать другого. И судить не по высокому положению, не по словам, а – ПО ДЕЛАМ. Вот чего не хватает нам, соотечественники. Вот отчего досада.
Мы же с моей любимой от всей души желаем всем счастья и радости. Мир, в котором мы все живем, пока еще прекрасен. И в наших силах превратить его из «юдоли печали» в Рай. Все для этого у нас есть.
Просто мы должны делать это ВМЕСТЕ.