Подкидыш

1.

Его звали Фрол.
Каждое утро он приходил на свое место минут на двадцать раньше времени, когда еще возилась у стендов полусонная, с красными, набрякшими глазами ночная смена. Как всегда, шел от раздевалки по громадному помещению цеха между теплыми замасленными серыми боками станков, привычно лавируя между ними, чтобы не идти по проходу – там дальше. Как всегда, его сразу же охватывал и слегка оглушал знакомый шум и запах теплого машинного масла, гари, горячего металла…
Сначала шагал по участку цеха шасси – здесь стройными безлюдными рядами выстроились станки-автоматы; за ними сверлильные станки и маленькие станочки для нарезки гаек – тут работали только девушки и женщины, сосредоточенно, ловко орудуя руками, коричневыми и блестящими от масла, стекающего с резьбонарезных стержней… Затем большой конвейер, по которому медленно, тоже полусонно ползли рождающиеся остовы моторов, подставляя свои бока рабочим – их сильным, ловким, иногда цепким, играющим, иногда уставшим и вялым рукам…
Потом дверь в ЛИДу (что означало: лаборатория испытаний двигателей), подвесной конвейер с готовыми уже моторами, похожими на какие-то странные пушки, уже окрашенные в серебристый самолетный цвет, плывущие медленно и величаво, пока еще мертвые, но уже готовые к тому, чтобы руки испытателей – и его тоже – оживили их, дали им долгую или недолгую жизнь. Правда, над их дальнейшей судьбой он уже был не властен, но мог сделать все, чтобы подготовить их по мере возможности к жизни полной, бесперебойной, когда так весело и бесшумно работают клапаны, бежит по «рубашке» масло и вертится, вертится безостановочно, сильно и плавно маховик. Тогда летит вперед автомобиль, и дует свежий упругий ветер, и торопится обжигающая вода в радиатор, чтобы оттуда вернуться блаженно прохладной и снять усталость с перегретых, натруженных внутренностей мотора.
И Фрол не спеша, с солидной, спокойной осмотрительностью входил в ЛИДу – широкое и длинное помещение с тремя рядами стендов, на которых удобно лежали моторы, повернувшись стволами удлинителей в сторону широких зарешеченных окон.
В это утро Фрол вошел в лабораторию, как всегда спокойный, готовый к работе, хотя и немного невыспавшийся – вчера допоздна играли в «козла» во дворе, – ленивый, нарочито небрежный, с сознанием своей нужности здесь, хотя и с ощущением какого-то недовольства. Он знал, что работа отвлечет его, а вечером можно будет зайти в магазинчик напротив завода – «на двоих», а тогда и с женой будет мириться легче: она опять обиделась на него вчера. Он взглянул мельком на Ивана да Федора, из ночной смены, кивнул им и вышел к баку.
Люди все подходили и подходили.
Вот «молодежная бригада»: двое молодых парней из заводских кадровиков и четыре студента, присланных на практику, – они работали в стороне от конвейера, собирали генераторы на базе готовых моторов для каких-то особых нужд. Пришел Степа Солдатов, контролер лаборатории испытаний, которого почему-то прозвали Феней, – он был кудрявый, в очках, нескладный и высокий; на прозвище не обижался. Пришли двое из его, Фрола, утренней смены: Федор-маленький и Сергей – тоже бывалые испытатели. И наконец, как всегда, позже всех суетливо появился Умейко. Умейко была его фамилия, и никто не звал его по имени, а Фрол вообще не знал имени этого Умейки. Был он черен, суетлив и худ, был похож на цыгана, но без присущей цыганам ловкости. В работе он никогда не поспевал, и с ним всегда случались непредвиденные истории. Появился в лабиринте станков начальник участка Арсений Самойлович – носатый, высокий и толстый, с жидкими, как у младенца, волосиками на удлиненном черепе. Говорил он зычным басом так, что всегда было слышно издалека, несмотря на гул станков.
Раз слышно Арсения – пора начинать.
Фрол раздавил сигарету о край бака, бросил ее в песок, сплюнул и пошел в ЛИДу.
Ряд его был у самых окон – это и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что зимой светлее и прохладней. Весной же и летом в утреннюю смену мешало солнце.
Конвейер моторов стоял.
Минут через двадцать он должен пойти – подготовят все для работы, дождутся опоздавших, подвезут цилиндры, картеры, блоки. Подвесной конвейер в ЛИДе стоял тоже, но на нем висело два мотора, успевших приехать в ЛИДу через специальное входное окно. Иван да Федор не сняли их, оставили. Интересно было снять один из этих моторов, так как иначе все двадцать минут до начала работы конвейера придется курить. Два мотора – двоим сидеть.
Кто возьмет?
Умейко, конечно, как пришел, кинулся на один мотор. Но Умейке это, уж как повелось, прощали. Он и так едва успеет обкатать норму, да и то если не будет простоев на конвейере. Фрол считался самым умелым и, хотя он приходил всегда первым, не пользовался этим и не брал себе мотора, если не хватало.
Второй мотор взял Сергей (предварительно оглянувшись застенчиво). Взял. Поставил.
– Что, Фрол Федорыч, покурим? – сказал и подмигнул ему Федор-маленький.
– Покурим.
Вышли к баку.

2.

Внешне Фрол ничем особенным не отличался от других рабочих, разве что мягкостью в повадке. Был он чуть выше среднего роста, не всегда бритый, русоволосый. Брови широкие, редкие, внимательные серые глаза. Когда серые, а когда голубые – в зависимости от освещения. С правой стороны во рту поблескивал золотой зуб. Было ему сорок четыре, однако выглядел он старше.
Фрол закурил сигарету – третью за сегодня: уж несколько раз собирался бросить курить, но не выдерживал, убеждал себя, что все равно уж курит давно и бессмысленно теперь бросать, а что касается здоровья, то оно и так у него неплохое, а жить до ста лет он не собирался. Однако привычка считать осталась.
Курилось невкусно. Горечь какая-то. «Настроение паршивое, вот и горчит, – подумал Фрол. – Не выспался».
И вспомнилось ему, чем расстроил его вчерашний день, а вернее сказать, вечер. Когда он пришел домой, Валентина уже лежала и, повернувшись к нему спиной, старательно и упорно делала вид, что спит, хотя он знал, что она не спит, что она долго ждала его – договорились идти в кино – и теперь опять обиделась, а на его робкую извиняющуюся ласку пробурчала что-то – он не расслышал что – и во всю ночь так и не повернулась к нему.
Фрол бросил недокуренную сигарету, встал, направился к Сергею.
Мотор Сергея уже завелся, фырчал, подпрыгивая, клапана стучали вовсю.
– Завелся? – кивнув, крикнул Фрол.
– Завелся… – Сергей махнул рукой. – Опять с насосом. Давление маленькое.
– И клапана.
– Это уж как водится.
– Ты вот что, Сергей… Два рубля не найдется?
– Что? Два рубля? Черт его знает, Фрол Федорыч. Погоди, посмотрю. Пойдем.
Сергей занимался в какой-то спортивной секции, и это чувствовалось сразу. Крепкий парень лет тридцати, светловолосый, с короткой стрижкой. Он стоял у стенда в тренировочном костюме с белой полоской у шеи. Пиджак вешал у контролерского столика, где сидел Степа Солдатов – Феня. Сергей и Фрол подошли к столику. Фени не было – отошел куда-то. Сергей вытер руки паклей и принялся шарить по карманам в пиджаке. Он наклонился, и спина его под синей тренировочной майкой обрисовалась четко – два мощных валика мышц.
– Нет, Фрол Федорыч. С удовольствием бы, нету.
– Ничего, ладно.
«Может, у Сашки из молодежной? – подумал Фрол. – У Умейки и спрашивать нечего». Но все же спросил у Умейки:
– Слушай, у тебя рубля не найдется?
– Чего?
Умейко орал как бешеный. Он плохо слышал. И Фролу пришлось орать:
– Рубль, говорю! Рубль!
Фрол вытянул указательный палец вверх.
– Рубль?! – Умейко только рукой махнул: нету.
И засмеялся. И, как всегда, Фрол подумал, что Умейко – хороший мужик все-таки. Безобидный.
– Саша, привет! – сказал Фрол, выйдя из ЛИДы и подойдя к стендам молодежной бригады.
– А, Фрол Федорыч, здорово.
Сашке было лет двадцать с небольшим. Черноглазый, черноволосый, красивый. Девчонки небось с ума сходили. Жил Сашка один. Но с дороги не сбился пока, да уж теперь и вряд ли собьется. В каких-то комсомольских начальниках ходил.
– Ты, Саш, этого… – Фрол почесал в затылке. – Не богат? В получку отдам.
– Сколько тебе, Фрол Федорыч?
– Да сколько есть, хоть рубль.
Больше Фролу неудобно было у Сашки просить: все-таки один, ни отца, ни матери.
– Сейчас посмотрю, постой, – сказал Сашка. Он порылся в карманах, нашел рубль, протянул.
– Спасибо, Саша. Так, значит, в получку.
– Ерунда, Фрол Федорыч. Когда будут.
– Ладно, спасибо.
«Зря два не спросил», – все-таки подумал Фрол.

3.

– Ну как, достал? – спросил Федор.
Фрол показал рубль:
– Мало, понимаешь. Еще надо. Хоть рублик.
– На, закури, – Федор протянул портсигар.
– Неохота что-то, Федя.
– Почему неохота?
– А бог его знает, Федя. Не выспался.
– Ты моих закури. Махорочка.
– Да? Откуда? – Фрол поднял широкие брови.
– Так, баба набивает. Гильзы покупаем.
– Ну?
– Ей-богу. Так после войны и отвыкнуть не могу. Все покрепше.
– Ну, давай.
Закурили оба. «Да, это что надо, – подумал Фрол. – Аж в глазах слезы, приятно».
– Ну как, хорошо?
– Хорошо, Спасибо, Федя.
– То-то.
К шуму в цехе уже привыкли. Шум, конечно, был страшный. Особенно на участке автоматного. Здесь же, в уголке, у ЛИДы, – поменьше. Но говорить все равно приходилось с натугой.
Помолчали. Пошел конвейер. Шум в цехе еще усилился: теперь уже работала вся первая смена в цехе моторов. И завизжали автоматические коловороты на конвейере.
Появился Арсений Самойлович.
– Все курите? – сказал он зычным басом.
– Курим, а то как же, – ответил Федор.
– Конвейер пошел.
– Видим.
Промолчал Арсений, прошел. Знает, что еще первый мотор только-только в ЛИДу вползает.
– Ну что, иди, Фрол Федорыч, – сказал Федя.
– Иди ты, Федя. Следующий мой.
И Федя ушел.
Фрол докурил, поднялся, вошел в ЛИДу. Федя мотор ставит. Скоро Фролу. Скорее бы.
…С Валентиной они вообще-то давно уже были не в ладах. Не то чтобы уж очень ругались, а так – перемогались кое-как, и ладно. А позавчера она пришла поздно, сказав, что было какое-то там собрание у них на фабрике. Она работала на швейной фабрике нормировщицей, и Фрол никак не мог перетащить ее на завод – не хотела. «Какое у них могло быть собрание?..» И хотя у Фрола не было никаких оснований не верить ей, да и вряд ли, думал он, она пойдет на что-то такое, однако он чувствовал, будто червячок какой-то забрался в него – и точит, и точит. Он и не верил, и уговаривал себя, что чепуха это, лучше, чем он, ей мужа все равно не найти, а червячок точил и точил. «Надо бы и мне махорочки впрок», – подумал Фрол.
Умейко тоже завел свой мотор, и теперь они с Сергеем колдовали оба. Довольно просторное помещение лаборатории осветило солнце. Фролов ряд был весь освещен – от конца до начала. «Опять ослепы мешать будут», – подумал Фрол.
В окне ЛИДы – в дальнем от Фрола углу – уже пролезал его, Фрола, мотор. Сейчас и ему начинать. А Фени все нет.
Фрол оглядел стол контролера и недалеко от стола, в углу, заметил старый мотор. Откуда он здесь? Фрол встал, подошел. Ого, поржавел порядком. Однако модель новая. Эк испакостили, черти! Где они его держали?
Вошел Феня.
– Что это, Степа? – Фрол кивнул на мотор.
– Это? А экспериментальщики привезли. На запчасти.
– На запчасти?..
Фрол наклонился, потом присел. Провел пальцем по блоку цилиндров. Палец стал бурым. «Вот сволочи!» – подумал Фрол.
– Степа, у тебя насчет денег как? – сказал он, вставая.
– Тебе много? – спросил Феня.
– Да нет, рубль всего.
– В получку отдашь?
– Отдам, конечно.
– Тогда на, разменяй. – Степа протянул трешку. Фрол взял трешку и опять присел около мотора. Он перевалил его на другой бок, сильно испачкав руки.
– Фрол! – закричал во всю глотку Умейко. – Мотор бери.
«Да, пора, – подумал Фрол. – Еще, не дай бог, сейчас Арсений зайдет…»
А мотор уж подошел.
Фрол посмотрел на часы – они висели посреди лаборатории на перекладине – 7.35. Быстрей ставить…

4.

Мотор попался хороший. Завелся сразу. Фрол только примерил трамблер, подвел горючее, масло, воду, приконтачил зажигание и лишь нажал на стартер и отрегулировал карбюратор – мотор вздрогнул, затрясся и запел – завелся. «Левые клапана, отстойник, масляный фильтр, – машинально отметил про себя Фрол. – Еще как с давлением масла…»
Но это было только начало, потому что все неполадки проявляются не сразу: надо было дать ему поработать. Фрол прибавил газку – мотор подпрыгнул, рванулся, но не было у него сил сорваться со стенда, он только зло зафыркал, загрохотал. «Сердится!» – ласково подумал Фрол, сбавил газ и закрепил рычажок карбюратора в одном положении. Теперь мотор работал спокойно и ровно. Фрол обошел его, чтобы взглянуть на манометр масла, и кожей лица, шеи, рук почувствовал знакомое живое тепло родившегося мотора. Тепло шло пока только от отводных труб – в них выбрасывались отработанные горячие газы из цилиндров. Отводные трубы, похожие на очень толстые пальцы, всегда нагревались первыми, дымились слегка – перегорало случайно попавшее на их поверхность масло, – иногда желтели. Но через минуту подрагивающий мотор нагревался весь и полыхал здоровым и крепким рабочим жаром. И хотя он удобно, покойно лежал на стенде, закрепленный по всем правилам технологии, слегка лишь подрагивая от напряжения, казалось: не место ему здесь, в ЛИДе, на волю бы ему, на простор, на ветерок бы…
Фрол осторожно, уважительно выполнял свое дело: подкручивал гайки, регулировал клапаны, менял карбюратор или еще что-нибудь, если требовалось, – отлаживал своего питомца так, чтобы потом, когда тот уже выйдет в жизнь, как можно дольше мог бы он обойтись без чужих рук. Ведь неизвестно, какими они будут-то, эти руки.
А Сергей уже ставил на стенд второй мотор.
– Что, Фрол Федорыч, завелся? – крикнул он.
– Завелся…
– А мой остывает.
«Не дал рубль-то, «остывает»!» – подумал Фрол.
Прошло часа три. Время – к одиннадцати. Скоро обед.
Еще пока дообкатывался первый мотор и грелся второй, Фрол несколько раз подходил к ржавому мотору. Карбюратора вообще не было на нем, трамблер явно никуда не годился, и – это уж как пить дать – придется менять масляный насос. Фрол отвинтил крышку и глянул на клапаны. Даже сюда пробралась ржавчина. Что они делали с ним? Потускнел местами и валик. Как бы не подкачал блок цилиндров. Если там раковины – гиблое дело, на утиль, на запчасти…
Сдав первый и окончательно обкатав второй, Фрол опять подошел к брошенному мотору. Взять, что ли? Правда, тельфером сюда не дотянешься, а тащить тяжеловато. Можно, конечно, Федора попросить… Только вот стоит ли? Хлопот не оберешься, а после обеда, наверное, моторы все-таки пойдут. Два да после обеда два – четыре. Больше вряд ли. А сейчас очередь Федора и Умейко.
И Фрол пошел к баку за Федором.
– Слушай, Федя, может, подмогнешь? – спросил он.
– Взять хочешь? – Федор понял, о чем идет речь.
– Хочу.
– Смотри, Фрол Федорыч, проваландаешься. Я этот мотор тоже смотрел – ни к дьяволу. Сволочи там, в экспериментальном.
– Да… Но, может, все-таки подмогнешь? Бог с ним, попробую, а?
– Уж Сергей целился. Не взял.
Видно, не хотелось вставать с места Федору.
– Сергею и так хватит, чего ему? – не уступал Фрол.
– Пораньше уйти хочет. Тренировка… Погоди, сейчас докурю. Хочешь?
– Давай.
Покурили.
Федор-маленький был одногодок Фрола. Воевали на одном фронте, в одной дивизии, а встретились впервые вот здесь, на заводе. Осколком Федору перебило левую ногу, кость срослась, но криво, и теперь на ходу он прихрамывал. Ростом он был до глаз Фролу, чуть выше Умейки, но крепок и широк в плечах.
Вместе подтащили мотор к тельферу, зацепили, подвезли к свободному стенду на Фроловом ряду.
– Ну, с богом, Фрол Федорыч. Колдуй!
– Спасибо, Федя.
Умейко смотрел на них из своего ряда, улыбался.

5.

Ну, конечно, и речи не было, чтобы сразу заводить. Первым делом Фрол поотвинчивал гайки и заглянул в блок цилиндров. Чисто. Аж солнце сверкнуло! Ни точечки! Теперь дело пойдет. Даже поршневые кольца на месте. Ну, голубчик, надежда есть. Блок цилиндров – живот мотора. И номер на блоке ставится. Фрол почистил бензинчиком. Ага, вот и номер!
Мотор покорно и неловко лежал на стенде, как на операционном столе. Фрол обхватил его руками, поправил. Жалобно и мертвенно поблескивала кое-где оставшаяся краска. И только ярко и весело сверкали полости блока. «Подлечим тебя, подлечим! – сказал Фрол. – Не впервой».
– Ну, как? – спросил Федор, подходя.
– В порядке! Блок в порядке!
– Ну, считай, повезло. Давай попробуй. Арсений, говорят, его списать хотел. На переплавку.
– Черта лысого ему, а не переплавку!
– Ну, давай.
Федор отошел.
Фрол вставил поршни, поглядел валик. Плохой, заменить надо, а заодно и карбюратор со склада. И трамблер. Крышку еще. Масляный насос. Да, повозиться придется! А еще два мотора, самое малое, делать. Только бы Арсений не придрался – скажет: план мне срываешь.
И Фрол отправился на конвейер.
– Зря связался, Фрол Федорыч, – крикнул Сергей. – Намаешься.
– А тебе что? Ничего не зря.
Конвейер моторов шел. На постановке масляного насоса женщины разгружали тележку. Значит, простоев больше не будет.
– Слушай, я у тебя валик возьму, – сказал Фрол парню-сборщику.
– Из ЛИДы, что ли?
– Из ЛИДы.
– Бери.
Фрол подобрал хороший валик. Крышку взял без спроса – не дефицит. Мимоходом стянул с тележки масляный насос, а то не дадут еще: бабы! Теперь нужен карбюратор и трамблер. На складе надо попросить – комплектовщица у него там знакомая, Соня.
Фрол зашел на склад. Склад был как раз рядом с серединой конвейера. Валик и масляный насос оттягивали карманы Фроловых брюк. Валик – черт с ним, а вот если насос увидят – скандала не оберешься. Иди доказывай…
– Соня здесь?
– Вон она, на фильтрах.
– Соня, здравствуй, – сказал Фрол.
В помещении склада было много тише. Можно говорить не надрываясь.
Услышав Фрола, Соня подняла глаза, но, увидев его, опустила их. У нее были хорошие, добрые глаза. И вся она была мягкая, ласковая и маленькая.
– Ну, как ты, Соня? – спросил Фрол.
– Да ничего, Фрол. Сам видишь.
Все на складе и в цехе знали, что Соня – мать-одиночка. Ее двухлетняя девочка оставалась с соседской бабушкой, когда Соня была на заводе. В обеденный перерыв, вместо того чтобы обедать, Соня убегала домой. Фролу она очень нравилась, и он, видимо, ей тоже, но все знали, что Соня держит себя очень строго, и многих смущала сначала, а потом и бесила эта мягкая ласковость и кажущаяся доступность Сони.
Фролу Соня часто снилась, он стыдился этих снов перед Валентиной, хотя, конечно, никогда не рассказывал ей. Но каждый раз после этих снов он чувствовал себя каким-то просветленным и часто находил причину, чтобы зайти на склад.
Как всегда, Фрол на секунду забыл, зачем он пришел, и, постояв, наверное, не меньше минуты молча, сказал:
– Слушай, Соня, как у тебя насчет карбюраторов? И трамблер бы. Нужно, понимаешь…
Соня опять подняла глаза и посмотрела на Фрола. Его словно бы обдало теплой волной.
– Зачем тебе? – спросила Соня.
– Мотор такой, понимаешь, попался. Карбюратора и трамблера нет.
– Сейчас посмотрю.
С Фролом она говорила негромко, ласково.
– Иди сюда, Фрол Федорыч. Достань.
Карбюраторы были на второй сверху полке, и, даже встав на табуретку, Соня не могла достать. На ее полных маленьких ногах были надеты стоптанные старые туфли. Она спрыгнула с табуретки. Колыхнулась ситцевая кофточка на груди.
Фрол шагнул на табуретку, она закачалась, он ухватился за полку и легко достал карбюратор. Только в глазах немного потемнело. Соня стояла и смотрела.
– А трамблер? – сказал Фрол, сойдя с табуретки.
– А трамблер, сам знаешь, на третьей.
Она все стояла и смотрела.
– Спрячь, а то увидят, – сказала она.
– Ничего, спрячу, – ответил Фрол.
И вышел.
Его оглушил шум работающих станков и визг автоматических коловоротов с конвейера.
И сразу Фрол вспомнил, что оставил крышку на складе. Вернулся.
– Крышку забыл…
– А? Ну, возьми.
И глаз не подняла – фильтры свои собирала.

6.

Карбюратор, трамблер, насос и валик – все это, разложенное по карманам, било по ногам и мешало идти. Здорово нагрузился! На конвейерных часах – десять минут двенадцатого. Двадцать минут – и обед. Провозился с двумя моторами! Небось третьего очередь подошла. А тут еще этот…
Он подошел к своему стенду в ЛИДе, выложил богатство. Да, волынка порядочная. Фрол огляделся.
Умейко, видимо, колдовал над третьим мотором. Сергей снял четвертый. Федор копался с третьим. Очередь его, Фрола. В окно ЛИДы медленно, таращась стволом удлинителя, вползал мотор Фрола. Сейчас снимать. Едва-едва – и обед. Пока хоть валик поставить. На ржавом.
Фрол заторопился. На лбу выступила испарина: солнце и от моторов жарко. Руки его, когда надо, работали умно: одна наживляла гайку, а другая уж коловорот искала. И знала, не глядя, какой номер – не ошибалась.
Поставил валик, успел. И заторопился к мотору.
– Что, забегал? – усмехнувшись, спросил его Федор.
Фрол не ответил: некогда. Подтянул тельфер, подцепил ползущий мотор, снял с конвейера, поставил на стенд. Успел!
Сразу снял крышку, глянул на клапаны. Правый крайний – впуск, левый – выхлоп недоверчены, как пить дать. Подвернул на глаз. Остальные, должно, в порядке. Если да – время сэкономится. Так, теперь трамблер. Карбюратор. Подводка… Нет, сначала масла в коробку передач налить. Нормально. Подводка: масло, бензин, вода сверху и снизу, выхлоп газов. Все! Теперь зажигание. Контачит? Порядок! Можно пускать.
Семнадцать минут двенадцатого.
– Обедать пойдешь? – спросил он Федора.
– Пойду.
– Займи очередь, я задержусь. На, возьми, – Фрол протянул ему Фенины три рубля.
– Ладно.
И назад, к мотору. Ну, с богом! Поскрежетал стартер, маховик повертелся. Не тянет. Еще разок… Ага, то-то. Заиграет теперь. Мотор рванул, словно взорваться хотел, – перестарался Фрол Федорыч, слишком уж газку подбавил. Убавить теперь… Нормально. Клапаны вроде в порядке… Теперь как давление. Пусть погреется.
И к четвертому стенду, к «подкидышу». Слово такое пришло на ум. Так и назвать решил: «подкидыш». А время – двадцать минут двенадцатого. Еще обед не начался. Теперь спокойно. Коромысла навесить нужно, с поршнями связь наладить. Крышку блока. Сцепление посмотреть, насос поставить, фильтры. Да, волыночка будь здоров! Только начало еще.
Так и продолжался этот памятный Фролу день.
Всего он успел обкатать пять моторов. Да и не заметил, как вечерняя смена пришла в половине третьего. А «подкидыша» едва подсобрать успел – пришлось еще одну детальку менять, трубку маслопровода. Сплющена была очень. И не успел даже Фрол его на окраску отвезти – опять в уголок на старое место поставил, а чтобы вечерняя смена не взяла да из ночной кто не позарился, бумажку навесил: «Мотор не брать, обкатка». И свою фамилию подписал: «Горчаков». А трамблер с карбюратором Сашке из молодежной на сохранение отдал.
Помыв руки в масле, Фрол отправился в душ. Он не каждый день ходил в душ после работы, но сегодня решил сходить. Несмотря на привычную усталость, он чувствовал сейчас какой-то подъем. Не зря день прошел сегодня: хорошо поработалось. И Соню видел.

7.

В душе народу было полно. Едва-едва удалось найти местечко в раздевалке на лавочках. Но уж зато и весело тут, шумно. Васька Серый, со сборки, фотоаппарат купил – расспрашивает всех, как снимать. Серега из цеха шасси о космосе рассуждает: четыре наших парня там уже побывали да американцы еще – что же дальше-то будет?..
С неторопливостью человека, хорошо закончившего свой рабочий день, Фрол Федорыч Горчаков раздевался. Он снял темный свой пиджачок, брюки, грубую рубаху, трусы, майку. И, белокожий, жилистый, чуть выше среднего роста, с загорелым лицом и шеей, с узловатыми мускулистыми руками, взял холодный и мокрый резиновый коврик у парня, который уже зашнуровывал ботинки, и направился в душевую. Народу и так было много в раздевалке, галдели, а когда Фрол подошел к двери, она распахнулась – и из душевой с хохотом и матерком вывалилось человек пять здоровых ребят, а вслед им полетел и шлепнул одного из ребят по голой и мокрой спине тяжелый резиновый коврик. Парень, кудрявый и рыжий, с красной шеей, красными руками, гаркнул что-то злое и радостное и, похватав штук пять ковриков из-под тех, кто уже вытирался, бросился назад – на расправу. Фрол Федорыч подождал минутку, почесался в ожидании, и, когда рыжий парень, счастливый, видимо, тем, что ему хорошо удалось отомстить кому-то, выскочил назад, Фрол спокойненько открыл дверь и вошел в душевую. Здесь – в клубах пара, сквозь который мутно и жалко посвечивали лампочки с потолка, в шуме воды, гоготе, плеске, шлепках и ударах резиновых мокрых ковриков по голому телу или просто по кафелю стенок душа – шло сражение.
Причина этих веселых сражений заключалась в том, что душевая была как бы разделена на два отделения – неизвестно зачем – с двумя разными входами, причем бетонная стенка, разделяющая их, не доходила до потолка и до пола, так что, если подтянуться на руках или, наоборот, прилечь на пол, можно было видеть моющихся в соседнем отделении. И если там оказывался кто-то из знакомых, то очень интересно было запустить в него тяжелым и хлестким резиновым ковриком. Тот, разумеется, не оставался в долгу, и если в обеих половинах душевой подбиралась хорошая компания, то картина получалась очень даже веселая. Только Фролу это было, конечно, ни к чему, и сейчас, войдя в душевую, он даже расстроился поначалу: помыться как следует не дадут. Однако основными бойцами, видимо, были те пятеро с рыжим, потому что сражение уже утихало. Фролу лишь раз заехали ковриком по ноге, но не сильно – коврик был на излете.
Фрол начал мыться. Он пустил воду погорячее, чтобы сначала пропариться, и, блаженно вытянувшись, закрыв глаза, прислушивался к тому, как все его тело охватывает сладкая, бесконечно приятная истома, как растворяется, исчезает усталость, как упруго и громко бьют горячие струи по коже головы, а шею, живот, поясницу словно поглаживают и разминают чьи-то руки. Так можно бы стоять до бесконечности.
Мыло пенилось, остро пахло, лезло в нос, в уши, но рядом весело и бойко шипели спасительные горячие струи. Потом он включил холодную воду. Когда уже перехватило дыхание и словно ледяным обручем сковало поясницу, Фрол вышел из-под струи. На его место тотчас же вскочил другой, но, матернувшись, выскочил и стал поспешно, зло косясь на уходящего Фрола, прибавлять горячую воду. Фрол же, неся в одной руке мочалку с мылом, в другой коврик, спокойно и радостно выходил из душа в раздевалку, чувствуя, что усталости как не бывало.
И с таким же радостным чувством обновления Фрол вытерся, оделся и, предъявив в проходной пропуск, вышел с территории завода.
Было еще рано – начало четвертого – и светло, но солнышко скрылось: набежали легкие серые тучки. И, уже подойдя к автобусной остановке и заняв очередь в длинном хвосте – разъезжалась по домам дневная смена, – Фрол вспомнил вдруг про занятые рубли и про то, как с утра он размышлял о магазинчике напротив завода.
И эта мысль, сама по себе приятная, вдруг подняла в памяти и все остальное – как камушек, брошенный в илистый пруд, – и к блаженной здоровой пустоте после душа стало вдруг примешиваться старое: Валентина, вечерняя предстоящая скука, странные какие-то отношения с Соней…
Если уж вспоминать по порядку… Но ему не хотелось, конечно, вспоминать по порядку, да и не нужно было. Фрол посмотрел на окна института напротив завода – по утрам они так красиво бывали освещены солнцем, а сейчас помутнели и заволоклись легкой вечерней дымкой. Автобусы, подъезжая, тяжело вздыхали тормозами, ждали устало, когда набьются в них до отказа люди, так, что не закрывались задние двери, и, надрывно сипя, кряхтя и выпуская сизые струи газа, перекосившись на одну сторону, продолжали свой путь.
Фрол постоял немного и отправился на ту сторону, к магазинчику: не пропадать же деньгам.

8.

В магазинчике было довольно пусто. В аванс и особенно в получку в это время здесь не протолкнешься – хотя озабоченные, внимательно сосредоточенные жены и ловят в эти дни своих муженьков у проходной, выхватывая их цепким взглядом из любой толчеи, однако попадаются и такие ловкачи, которым удается проскочить сквозь этот молчаливый и зоркий кордон, к тому же есть еще на заводе и холостяки, и вдовцы, и такие, как Фрол, женатые, да без присмотра.
Фрол постоял, подождал. Партнеров не было.
– Четвертинки есть, дочка? – спросил он у быстроглазой, лет семнадцати, продавщицы.
– Нету, папаша! – радостно и бойко ответила та, будто этот радостный тон должен был утешить Фрола.
Что же делать? Фрол вытащил из кармана все свои деньги, пересчитал. Два рубля пятьдесят семь копеек. Пятьдесят ушло на обед из Фениной трешки, да семь копеек было. Сашкин рубль Фене сдачи отдал. На поллитра не хватит, да и много пол-литра. Около окошка в магазине стоял небольшой столик, потертый, с хлебными крошками. Фрол подошел к этому столику, постоял, привалившись к подоконнику, почесал свой небритый, щетинистый подбородок. Щетина вообще перла из него: бывало, побреется утром, а к вечеру подбородок уже колется, и Фрол поэтому брился раза два-три в неделю, не больше – все равно бесполезно, – и в ЛИДе все привыкли уже к тому, что Фрол Федорыч небритый, и не обращали внимания.
И тут Фрол опять вспомнил о моторе, который он так и не успел отладить, о «подкидыше». Что-то шевельнулось в его душе, стоило лишь припомнить, как он разбирал его, как увидел, что блок цилиндров чистехонек, и как потом ходил к Соне за карбюратором и трамблером. «Завтра обкатаю», – решил Фрол, и на душе его стало еще теплее. Он уже хотел было уйти из магазина, чтобы пойти так помириться с Валентиной и, может быть, сходить с ней в кино куда-нибудь, как в магазин вошел Генка Петров из цеха моторов – длинный худой мужик, черный и говорящий басом.
– Здорово, Горчаков! – бухнул он. – Чего стоишь? – И, видя, что Фрол не двигается с места и раздумывает о чем-то, добавил: – На двоих, что ли? – И достал пустую четвертинку из кармана.
– Давай, – согласился Фрол.
Они купили бутылку «зубровки», и Генка отлил себе половину, а Фрол спрятал оставшиеся полбутылки в карман пиджака. «За «подкидыша» выпью», – подумал он. И усмехнулся виновато. «И за Соню тоже», – шевельнулась мысль, но он ее застеснялся.
У Фрола было место, куда можно пойти, – собственно, это место было не только для него: многие с получки заходили к Ивану Сергеичу, который жил по соседству с магазином в маленьком домике. И Фрол направился туда. Ему открыл сам Иван Сергеич – кудрявый, одноногий, на костылях. Иван Сергеич был членом инвалидной артели и чинил обувь на дому. В получку, когда за день у него перебывало по нескольку десятков человек и оставляло не только пустые бутылки, но и магарыч – полстакана с компании, – он был крепко пьян и встречал гостей, едва держась на своих трех, но никто еще не видел, чтобы Иван Сергеич был пьян настолько, чтобы не мог держаться на костылях. Его даже специально спаивали, на спор, но никому это не удалось: Иван Сергеич даже мог спать стоя. Только слегка покачивался. Сейчас же Иван Сергеич был трезв, как стеклышко, по крайней мере на вид. Он строго посмотрел на Фрола.
– Горчаков, ты, что ли? – сердито спросил он. – Заходи!
Трезвый Иван Сергеич всегда был сердит и ни к кому не обращался иначе как по фамилии. Во время войны он служил старшиной.
Фрол вошел в тесную кухоньку, где был специальный столик, накрытый чистой клеенкой. На столике всегда стояла миска с солеными огурцами.
– Будешь со мной, Иван Сергеич? – спросил Фрол, выставляя свои полбутылки.
Иван Сергеич тряхнул своей кудрявой головой и сказал, что не будет, однако остался. Это был неписаный закон, этикет: если приходил один с четвертинкой, он мог и не делиться с хозяином – достаточно было пустой бутылки, – и в таком случае на первое приглашение владельца бутылки Иван Сергеич отвечал отказом. Если бы Фрол предложил ему второй раз, то это значило бы, что сам Фрол хочет, чтобы Иван Сергеич с ним выпил. И Фрол предложил:
– Давай, Иван Сергеич, подсаживайся.
И тут Фрол заметил, что Иван Сергеич не такой, как обычно. По глазам, по запаху он все-таки трезв, но держится как-то странно.
– Погоди, – сказал Иван Сергеич. – Я сейчас.
Он проскрипел в дом и обратно вернулся с бутылкой водки, держа ее в руке, которая локтем прижимала к боку костыль. Бутылка была едва начата.
– Дела! – сказал Фрол.
Таким же путем Иван Сергеич принес стаканы и колбасу, и, когда они с Фролом выпили по первой – начали с водки, – Иван Сергеич, угрюмо закусывая колбасой, сказал:
– У меня сын позавчера умер, Фрол Федорыч.
И хлюпнул носом.
И слегка уже опьяневший Фрол почему-то даже не удивился. Он только сразу почувствовал большую симпатию к Ивану Сергеичу и подумал из солидарности, что, может быть, лучше бы и его, Фрола, сын умер тоже позавчера, а не в пятьдесят девятом, как это было на самом деле. И чтобы как-то утешить Ивана Сергеича, Фрол дотронулся до его единственного колена и сказал:
– Ну, ты, ладно… У меня ведь тоже, знаешь… Нету никого. У меня тоже сын умер,
И, видя, что это не утешило Ивана Сергеича, добавил неправду:
– В прошлом году…
Фрол и все заводские, что бывали у Ивана Сергеича, знали, что тридцатилетний сын его живет с семьей на Севере, а отца почему-то и знать не хочет. Знали, однако же, и то, что Иван Сергеич сына своего любит и очень страдает: сын ведь даже и писем ему не пишет.
– Не простивши умер, – хлюпнул опять инвалид и налил в стаканы зубровку.

9.

Так они и сидели – два человека, два вдовых отца – и жаловались друг другу, а когда и зубровка кончилась, Иван Сергеич заковылял на своих костылях опять в комнату и вернулся с бутылкой, на этот раз тоже зубровки, и в бутылке этой было всего лишь на донышке. А еще через некоторое время Фрол достал те деньги, что у него остались от Фениной трешки – рубль с чем-то, – а Иван Сергеич добавил, и купили они еще зубровку. И дома Фрол оказался лишь в одиннадцать, сильно выпивши.
И хотя Валентина сначала дулась, а потом даже и кричала, что уйдет, что ей надоела такая жизнь, Фрол не слушал ее и не обижался, а только все повторял:
– Сын у него умер, понимаешь ты, нет? Сын…
После зубровки и водки все теперь было как в золотистом свете, но от этого стало только еще тоскливее, а Фрол, посидев и послушав, что там говорит Валентина, положил голову на стол и загрустил.
Он грустил, о своей неудавшейся жизни – семейной жизни, – о том, что не о ком ему заботиться: Валентина сама по себе, он сам по себе, и хоть живут они вот уже скоро три года вместе, а детей нет – родился мальчик, да умер, – и, видно, Фролу так уже и придется доживать пустоцветом. Валентина же, глядя на грустящего мужа, сначала только еще хуже рассердилась – «пьяница несчастный, ишь развезло!» – но потом вдруг замолчала, сникла, походила по комнате, не зная, за что взяться, и наконец вышла – будто бы к соседке, по делу.
Вот так и прошел неожиданно этот начавшийся так хорошо и бодро вечер, и наутро Фрол вспоминал его, как что-то неопределенное, неприятно-неизвестное – он ведь не помнил хорошо, что делал и о чем говорил.
Однако голова его не болела, и первым ощущением, когда проснулся, было смутное сознание того, что кто-то ждет его, Фрола, помощи, кому-то он все-таки нужен.
И вспомнил он про Ивана Сергеича и про его несчастье. Но что он мог сделать для него? Разве что подклянчить еще у кого-нибудь денег и зайти к нему после работы опять?..
Валентина спала эту ночь на раскладушке – у них специально была раскладушка для таких случаев, – она еще не просыпалась, и, взглянув на нее, Фрол, как всегда, испытал мучительно острое чувство вины и жалости к ней. Он сразу вспомнил, что вчера был пьян, как скотина, как свинья, и плакал, наверное, даже, и тем самым еще больше обидел ее – она-то ведь тоже не виновата.
А тот червячок, который в последнее время поселился во Фроловой голове, еще, видимо, не проснулся.
У Валентины были жидкие русые волосы, завитые в парикмахерской, но сейчас растрепавшиеся во сне по подушке. Она спала спиной к Фролу, сжавшись в комочек, и в сумерках рассвета ему видно было только эти ее волосы и сиротливую, обтянутую одеялом, спину. Фрол спустил ноги с кровати, стараясь не стукнуть голыми пятками, – вокруг все тотчас покачнулось, сделало попытку поплыть куда-то, но Фрол энергично встряхнул головой, и все послушно встало на свои места. Только словно струнка какая-то в голове дзенькнула и запела. Фрол поворочал шеей, чтобы заглушить струнку, но это не удавалось, только шею еще стало больно, и, прекратив это занятие, со звенящей в голове стрункой Фрол встал, почесался и подошел к Валентине. Она и вправду спала. Мерно расходилась и опадала ее спина, а из полуоткрытого рта, из носа едва слышно выходил и входил воздух. Валентина никогда не храпела, и это очень нравилось Фролу.
Он постоял в трусах и майке над нею, посмотрел с умилением и, наклонившись, два раза тихо-тихо поцеловал ее голову, ее трогательно жидкие растрепавшиеся волосы. Проснись она сейчас, он застеснялся бы этой нежности, но она спала. И опять захотелось ему плакать отчего-то, даже защипало в глазах. Он поцеловал ее еще раз. Но Валентина то ли во сне, то ли проснувшись и вспомнив тотчас вчерашнюю свою обиду, пробормотала что-то и, натянув на голову одеяло и устроившись поудобнее, продолжала спать.
И Фрол отошел – теперь он чувствовал себя немного обиженным – и принялся одеваться.
Завтракать ему не хотелось, неприятно было даже воспоминание о еде, и Фрол, умывшись только как следует, отчего стало даже немного веселей, отправился на завод. Валентина вставала позже – ей к девяти на работу.
Фрол вышел из дома – они жили на первом этаже в новом доме – и, пока шел к заводу (можно было проехать две остановки автобусом, а можно пешком за пятнадцать минут), опять почувствовал какое-то странное ощущение, от которого давно отвык, но которое, однако, было ему чрезвычайно приятно.
Ему хорошо шагалось – только струнка продолжала чуть-чуть звенеть, — и оттого, что на улице было прохладно и навстречу дул легкий утренний ветерок, Фрол вдруг почувствовал себя свежо и бодро, а утренняя какая-то хмарь, что всегда все-таки оставалась в голове после крепкой выпивки, улетучивалась очень быстро. Даже есть скоро захотелось. И по мере того как Фрол приближался к заводу, он незаметно для самого себя все убыстрял шаги и к проходной подлетел, слегка запыхавшись.
И, только пройдя вахтера, приближаясь уже к дверям цеха, он вдруг понял, чего он так торопится.
При входе в цех Фрола опять оглушил слегка и тем самым перенес как бы в другой мир шум работающих станков, хотя шум этот был еще не очень силен, потому что утренняя смена не начиналась – копошились только наладчики и дорабатывала ночная.
Фрол быстренько добрался до ЛИДы, вошел и, увидев на месте свой вчерашний мотор, «подкидыш», – даже бумажка была цела, – вздохнул, успокоившись.

10.

Все так же жалок был его вид: ржавый, серо-бурый, он лежал, покосившись неуклюже на один бок, и странным казалось его присутствие здесь, среди новеньких, сверкающих серебристой краской двигателей. Но Фрол обрадовался ему, как старому своему знакомому. Он погладил его по шершавому бурому боку, вытер пыль с крышки, которую привинтил вчера.
Он хотел тут же поставить его на стенд, пока еще не началась смена, однако, оглядевшись, заметил, что все стенды заняты, подвесной конвейер стоит, а Иван с Федором, как всегда, еще возятся со своими моторами, – у Ивана работало два, у Федора один. Фрол подошел к ним по очереди – сначала к Федору, потом к Ивану, – поздоровался и у Ивана спросил:
– Сколько сдали?
– Двадцать семь с этими, – ответил Иван.
– Ого! А ты сам сколько?
– Восемь.
Фрол покачал головой, отошел.
Он вышел из ЛИДы, сел к баку и закурил. Сегодня курилось хорошо, и Фрол не спеша, щуря глаза, потягивал дым. Он прикидывал, как бы ухитриться ему сегодня позаниматься с «подкидышем», потому что конвейерщики, видимо, взялись за дело, иначе ночная смена не могла бы сдать так много. Конец месяца – не шутка. Двадцать восьмое число. «Подкидыш» заметен, и, если поставить его на стенд и возиться, а моторы будут идти, Арсений Самойлович обязательно увидит, и тогда уже Фролу несдобровать – накричит.
Может быть, самому покрасить?
На покраске моторов работал дядя Коля. Работа его, конечно, не из приятных: краска из распылителя летела не только на мотор, но и в стороны, оседала вокруг в кабине, так что владения дяди Коли были словно посеребрены инеем. Да и сам он похож на елочного гнома: серебристыми были даже брови и верхняя губа под носом. Он обычно работал без маски, хотя маска полагалась, и, окрасив несколько моторов и надышавшись ацетоновой краски, выходил, садился рядом со своей кабиной и курил – дышал теперь сигаретным дымом.
Если его попросить, он, конечно, покрасит, думал Фрол, но пока он придет, можно бы уж покрасить и самому, а один из стендов освободить – мотор на пол поставить. Фрол подошел к владениям дяди Коли, попробовал включить распылитель: воздух пошел, однако краски не было, краску привозят к началу смены.
Он стал думать о том, чем он может все-таки помочь Ивану Сергеичу. И ничего не мог придумать.
Скоро, как и вчера утром, появились и другие испытатели: Федор-маленький, Умейко. Послышался зычный голос Арсения Самойловича. Фрол встал и пошел в ЛИДу.
– Горчаков, Сергей, Дуганов! – закричал Арсений Самойлович от двери. – Везите на тележке – так не дождетесь.
«Плохо дело, – подумал Фрол. – Не успею». Пришлось снимать с конвейера моторы, не доехавшие до ЛИДы, ставить их на тележку по одному и возить к стендам. Снимали вручную – Сергей с Федей приподнимали висящий мотор, Фрол отцеплял крючки, и втроем они опускали мотор на тележку. Едва успели снять и отвезти два мотора – конвейер пошел. Третий и четвертый снимали уже с движущегося конвейера. «Попотеть придется», – подумал Фрол.
Двадцать восьмое число – не шутка.
Однако Фрол знал, что верти не верти, а больше, чем тридцать моторов, они не выдадут, потому что восемь моторов на обкатчика был предел. Это знал и Арсений Самойлович. Только в ущерб технологии можно было дать больше – только в том случае, если обкатывать их меньше положенного. И это еще при условии, что не будет серьезных дефектов сборки.
И началось…
Тут уж не до «подкидыша» было Фролу. Он едва успевал оглядываться на конвейер и только подсчитывал, когда идет его, Фрола, очередной мотор. Даже Умейко не улыбался, – ссупив брови, работал ключами, и ничего конфузного с ним не происходило. Горел план: Феня сказал, что вчера на партсобрании цех взял обязательство на сто пятьдесят моторов сверх плана до конца месяца, а им и до старого плана на двадцать восьмое моторов семьдесят не хватало. Вообще же суточный план был пятьдесят моторов, а до конца месяца оставалось четыре дня. Значит, за четыре дня нужно было собрать и обкатать двести плановых, семьдесят недостачи да сто пятьдесят по обязательству. Итого – четыреста двадцать моторов, по тридцать пять за смену на четверых. Или по девять моторов на каждого при плане четыре. Вот тут и подумай, и пораскинь мозгами…
Однако ни думать, ни раскидывать мозгами некогда было. Конвейер шел, моторы на стендах дрожали, подпрыгивали, и четверо испытателей работали ключами, коловоротами, а иногда – чтоб быстрее – молотками. К обеду, к остановке конвейера, каждый, кроме Сергея, сдал по четыре мотора (Сергею один бракованный попался, его увезли обратно на конвейер, и Сергей сдал три), и по два у каждого проходили первичную обкатку. И только после перерыва, когда, наскоро проглотив обед, они все четверо – всей бригадой – вернулись в ЛИДу, вышла передышка: опять что-то случилось на участке масляного насоса. Арсений Самойлович побежал куда-то выяснять. Все четверо, наскоро закончив еще по одному и запустив по следующему, сели к баку покурить.

11.

Было сдано девятнадцать моторов, еще четыре будут готовы после вторичной обкатки, можно было считать – двадцать три. Еще двенадцать, если по новому плану. А времени оставалось два с половиной часа. При всем старании – восемь моторов на четверых.
– Кому это обязательство нужно? – сказал Сергей.
– Раз приняли, значит, нужно, – отрезал Умейко. – Тебя не спросили.
Умейко курил дешевые, по десять копеек, сигары. Дым от них шел пахучий и едкий.
– Дурак, сам же больше получишь, – добавил он, затянувшись и выпустив целый сноп дыма.
– А нас почему не спросили? – сказал, не унимаясь, Сергей.
– Спросят. Митинг будет – и спросят, – ответил ему Федор.
– Сначала приняли, а потом спросят, понял? – пояснил Умейко и улыбнулся.
Помолчали.
А Фрол о «подкидыше» думал. «Встану посмотрю», – подумал он. Неловко как-то поднялся – хрустнуло в пояснице – и, не говоря ни слова, не разогнувшись до конца, зашагал в ЛИДу. Все видели, как Фрол пошел не налево к стендам, а направо, к Фениному столу и к тому месту, где лежал его вчерашний необкатанный мотор.
– Горчаков все со ржавчиной возится, – усмехнулся Умейко.
– Не пропадать же добру, – сказал Сергей. – Два рубля лишних все же.
– Тебе бы, Серега, все рубли считать, – упрекнул Федор.
– А чего ж? Мы с тобой сидеть будем – у моря погоды ждать, а Горчаков лишний сделает. Правильно!
Фрол потрогал мотор – «только бы никуда не унесли, черти!» – поправил бумажку, которую прицепил вчера. Хоть бы постоял конвейер минут двадцать еще… Может, постоит? Опять надо Федю просить.
Фрол направился к стендам, снял один обкатанный, но не принятый еще Феней мотор – на дальнем от входа стенде, четвертом, – и пошел к Федору.
– Федя, подмогнешь?
– Ты что, Фрол Федорыч, офонарел, что ли? – засмеялся Умейко. – Тебе чего – не хватает?
– Не в этом дело. «Офонарел»! Возьмут его – понимаешь, нет? На запчасти возьмут, а то и в переплавку.
– Ну и пусть берут, – сказал Сергей. – Охота тебе, Фрол Федорыч, возиться?
– Раз беру, – значит, охота, – ответил Фрол,
И только Федор-маленький молча затянулся еще несколько раз из оставшегося «бычка», обжигая пальцы, и, бросив совсем крохотный окурок в песок бака, сказал:
– Пойдем, Фрол Федорыч.
«Спасибо», — подумал Фрол.
– Только смотри, как бы Арсений не увидел. Влетит, – добавил Федор, когда они подтаскивали мотор к тельферу. – Подождал бы…
– Четыре дня запарка будет, – ответил, кряхтя, Фрол. Он теперь боялся момента, когда придется разогнуться, – это был застарелый радикулит, он то пропадал совсем, то вдруг неожиданно появлялся – и всегда в самые неподходящие моменты. – А за четыре-то дня, знаешь… – добавил он, крякнув.
– Ну, смотри.
И Фрол поставил «подкидыша» на четвертый стенд.
И в этот момент пошел конвейер.
Фрол засуетился. Первым делом он снял готовый мотор со второго стенда – Феня и на полу проверит – и таким образом освободил место для очередного. Это был резерв. «Сволочи, не могут по лишнему стенду поставить!» – подумал он. И действительно, испытатели давно твердили Арсению, чтобы тот сказал на оперативке, и Арсений Самойлович говорил, однако пятые стенды только обещали.
«Может, сходить к дяде Коле?» – мелькнуло у Фрола, когда он подводил масло. Однако некогда было ходить. Сергей снял положенный ему мотор, а конвейер все шел, все полз неудержимо, и наступила очередь Фрола. Фрол хватанул тельфер – с налету чуть не ударил себя по зубам, – подцепил мотор, снял, поставил. Хорошо еще, что стенд освободил заранее.
В дверях ЛИДы показался Арсений.
Он посмотрел на испытателей и вышел.
«Пронесло, – подумал Фрол. – Слава тебе, господи!» Он быстренько подключил новый мотор, подвинтил на глазок клапаны, фильтр проверил, включил. Завелся. Удача! Хороший мотор как будто, по голосу ясно.
И побежал к спрятанным у Сашки карбюратору и трамблеру.
По дороге заглянул на склад.
Сони не было.
– Где Соня?
– Нету. Больна.
«Вот тебе и раз!»
– Не может быть, вчера же…
– Вчера работала, сегодня не вышла. Скарлатина у девочки, понял?
«Больна. Девочка больна!» Фрол даже покраснел отчего-то.
Он вернулся в ЛИДу.
Теперь на трех стендах у него работали моторы и лишь на четвертом, последнем, лежал «подкидыш».

12.

Один у Фрола прошел вторичную – можно отключать. Пять моторов всего. Один – на остывание и доводку.
И Фрол принялся за «подкидыша».
В ЛИДу вошел Арсений Самойлович. Фрол ставил карбюратор и искоса поглядывал на начальство. Арсений Самойлович подошел к Фене, – видно, справился, сколько сдали. Отошел. Оглядел испытателей. И – к Фролу.
– Что это у тебя? Не покрасили?!
– Вчерашний, – бросил Фрол, не поднимая головы. – Из экспериментального.
– Что?! Его ж в переплавку. Зачем ты с ним возишься?
Фрол спокойненько довинтил карбюратор. Принялся за трамблер.
– Хороший же мотор, – справляясь с волнением, сказал он наконец. – Зачем же в переплавку?
– Сколько сдал? – строго спросил Арсений.
– Пять сдал, два долеживают.
– Снимай, потом займешься.
– Не сниму.
– Ты что, Горчаков?
– Я свои и так успею.
– Я тебе говорю – снимай.
Сейчас Арсений говорил негромко, но по коже у Фрола ветерок заходил.
Сергей бросил работу, подошел. Умейко посматривал со своего ряда. Только Федор-маленький копошился с мотором, не замечая.
– Мало сдашь – смотри, – сказал, постояв, Арсений. И отошел.
– Брось ты его, – сказал Сергей. – Зачем связался?
Фрол регулировал трамблер.
Наверное, в первый раз в своей жизни Фрол Федорыч Горчаков пошел наперекор начальству.
Но запустить мотор до конца смены он так и не успел. Хотя и удалось все собрать и отрегулировать приблизительно, однако, как ни надрывался стартер, мотор не заводился. А тут еще подвесной конвейер, который шел, не останавливаясь. Вконец измученный, с неразгибающейся до конца спиной, Фрол после смены решил опять идти в душ.
Сдали они в этот день тридцать один мотор. Все, кроме Сергея, по восемь моторов. И Фрол.
После душа спине полегчало. Когда Фрол вышел из цеха, на заводском дворе в разгаре был митинг. Выйти, протолкаться к проходной было невозможно. Фрол прислонился к Доске почета – среди других фотографий здесь висела и фотография Дуганова, Федора-маленького – и стал смотреть и слушать.
Рядом с ним никого из знакомых не было.
У заводских ворот наскоро сколотили трибуну, и теперь за столом, покрытым красным сукном, на возвышении сидели директор завода Груздев, парторг, несколько начальников цехов и еще кто-то, – видимо, от горкома. Заканчивал свою речь начальник цеха сборки Бубнов. Издалека он казался маленьким, однако над толпой гремел его голос, умноженный несколькими динамиками.
Фрол переступил с ноги на ногу. Он почти не слышал, что говорит оратор, он думал о Соне. «Сходить или не сходить? Можно подарочек – мишку какого-нибудь, конфеты… Скарлатина. Да, не сладко».
На трибуне говорил уже кто-то другой. Ба, Федор-маленький! Он говорил хорошо. Слушали. Он говорил что-то против войны. «Ай да Федя!» – подумал Фрол.
Закончил Федор. Ему захлопали дружно.
За Федором выступил еще только один оратор – парторг цеха шасси.
– …Все как один! – так закончил он свое выступление.
Все подняли руки. И Фрол поднял руку.

13.

Во дворе, когда Фрол пришел, уже собрались за столиком мужики. «Козел», конечно, домино. В карты нельзя – штрафовали.
Был здесь таксист дядя Петя – у него всегда водились деньжата; и дядя Саша, Александр Степаныч, за которым всегда кто-нибудь присматривал из окна – бабка, теща, дочь; и Павел, вот уже лет пять собиравшийся развестись с женой, которая била его, и страшно трусивший, однако; и Сев Сергеич – интеллигент, владелец «Волги»; и токарь Славка Жуков – ему везло: жена второй раз подряд приносила двойню, почему, собственно, и дали им квартиру в этом новом доме; и пенсионер Гринин, бывший учитель. Фрол постоял, посмотрел, послушал. Отошел.
Зашагал к скверу.
Весь этот оставшийся вечер Фрол опять думал о Соне. А что, если бы?.. Нет, невозможно, пожалуй. Да и Валентина… Ей-то куда же? Нет, невозможно. Поздно, Фрол Федорыч! Он думал и о дочке Сониной, которая – надо же ведь! – опять заболела. «Может, к ней сходить все-таки, помочь чем, а? Адрес в отделе кадров узнать… Нет, неудобно как-то. Еще поймет не так… а хорошо бы дочке подарочек все же, да и Соне заодно тоже… завтра если на работу не выйдет – адрес постараюсь все же узнать…» И об Иване Сергеиче думал Фрол тоже. И о «подкидыше». «Как-то он там, лежит ли? Не украдет ли вечерняя смена?»
Долго сидел в сквере на лавочке, глядя, как играют дети в песке. Потом ходил просто так, пришел домой и рано лег спать – Валентина опять задержалась…
А наутро встал посвежевший, бодрый, даже поясница у него прошла, – и опять он был великодушен, и все был готов простить и себе, и Валентине (она пришла, когда Фрол уже спал, и опять легла на раскладушке почему-то), и готов был, может быть, начать жизнь по-новому, если бы только Валентина ответила на его ласку. Но она опять сделала вид, что спит, и Фрол, умывшись по быстрому, взяв только кусок хлеба из буфета, отправился на завод.
«Подкидыш» был на месте.
Фрол пришел на полчаса раньше времени, однако ему повезло: конвейер стоял. Ночная смена уже сдала тридцать моторов – дали разрешение на меньший срок обкатки, – но на сборочном конвейере случился простой: не подвезли вовремя поршни.
Фрол снял один из моторов Ивана и поставил «подкидыша». Затем он отправился к окрасчику из ночной смены и налил в баночку краски.
– Воняешь здесь, – недовольно буркнул Иван, когда Фрол принялся за окраску.
– Ничего, проветрим, – сказал Фрол. – Потерпи уж…
Он почистил «подкидыша» шкуркой, потом окрасил блок цилиндров, корзинку, коробку передач, удлинитель, подцепил «подкидыша» тельфером и на весу окрасил масляный картер. От краски саднило в горле, но «подкидыш» преображался на глазах, и вскоре он уже висел перед Фролом новенький, сверкающий самолетной краской, нарядный – словно детская игрушка на елке.
Появился Федор-маленький с Сергеем, зазвучал голос Арсения Самойловича. Опоздал Умейко. Степа Солдатов, Феня, не спеша сел на свой стул. Пошел конвейер.
Двадцать девятое число – не шутка! Фрол опустил «подкидыша» и поставил к стенке: торопиться некуда, подождем. И только после обеда, сдав, как и вчера, пять моторов, Фрол осторожно водрузил питомца своего на свободный стенд. Еще раз проверил все особенно тщательно, подсоединил масло, воду, ток для трамблера. Включил стартер. И нажал на рычажок карбюратора.
«Подкидыш» поупрямился, попрыгал немного, пофыркал недоверчиво, вздрогнул наконец как-то по-особенному, отчего у Фрола вдруг часто и сильно забилось сердце, заработал сам – ровно, мощно, – задрожал, набираясь сил, запел… И, обойдя мотор, подойдя к нему со стороны выхлопного коллектора, Фрол вдруг лицом, руками, грудью ощутил здоровое свежее тепло, исходившее от него.
«Подкидыш» ожил.
Фрол обкатал его вместе с другими моторами, нарочно стараясь не отдавать ему предпочтения перед другими, хотя и слышал все время его особенно ровный и мощный голос. Позвал Феню, чтоб принял.
– Хороший мотор. Молодец, Фрол Федорыч, – сказал Феня, ставя свои закорючки.
Снял затем Фрол «подкидыша» тельфером, ловко подцепив за прочное устье выхлопного коллектора, подвел к конвейеру, продел крюк конвейера в ушко на блоке, укрепил удлинитель другим крючком, отцепил тельфер.
Мотор качнулся несколько раз, повис и пополз к отверстию в потолке ЛИДы – на главный конвейер сборки.
– Давай-давай, ползи… Ступай, – сказал Фрол с внезапной бодростью и похлопал его на прощанье по теплому боку. – Ступай-ступай, сынок, ничего…
И, только проводив его глазами до выходных ворот ЛИДы и взглянув в последний раз на его серебристую корзинку, на картер, похожий на приплюснутый рыбий живот, на карбюратор, который выделялся своим зеленоватым металлом, Фрол вздохнул и огляделся.
Его ждала работа.